Старина и новь Магриба - [83]

Труды Амина, судя по всему, она знала очень хорошо. Более того, была в курсе той ожесточенной полемики, которая велась по поводу этих работ.

— Самир говорил мне, — сказала опа, — что у вас в СССР его читают наиболее внимательно, и если критикуют, то серьезно и глубоко.

А на следующий день в ожидании встречи с членами бюро АМЭ я сидел в холле отеля и смотрел на изображения Альмохадов, в честь которых назван отель. Почему-то все они были голубоглазы и очень похожи друг на друга и «а «типичных» берберов-горцев, какими их представляют на рекламных открытках. Видно было лишь, что воинственный Абд аль-Мумин в шлеме и с кривым кинжалом — это не мечтательный Якуб аль-Мансур, чем-то напоминающий Алишера Навои. Как это ни странно, но работавшему в отеле художнику, очевидно не самого высшего класса, удалось передать удивительное сочетание в характере марокканцев воинственности и мечтательности, пламенной резкости и душевной тонкости. Поэтому не совсем верна магрибинская поговорка: «Если тунисцы — женщины, а алжирцы — мужчины, то марокканцы — львы». Она относится, пожалуй, лишь ко временам фактической независимости большей части берберских племен в горах, область расселения которых так и называлась Страна львов (Би-ляд ас-сибаа). Современные марокканцы, горожане особенно, любят показать не только «львиный» характер, но и внимание, заботу, дружеское расположение. Я сам это чувствовал и во время симпозиума, и после его окончания.

Мухаммед и Джамаль

В Касабланке в 1982 г. я познакомился с Мухаммедом Ракаи и Джамалем Теббаа. Они выступили на симпозиуме с интересным докладом о проблематике социально-классовых отношений в работах Беляля. У Мухаммеда и Джамаля много общего. Оба они молодые интеллигенты, преподаватели экономики и социологии, члены бюро АМЭ. Оба серьезные, основательные, с прямым, внимательным взглядом сквозь толстые стекла очков. Наконец, оба неплохо водят машину. Но на этом сходство и кончается. Мухаммед работает в Рабате в Агрономическом институте. Он худощав, строен, с мягкими каштановыми волосами и бородой средних размеров, сдержанный, скрытный, с глазами усталыми и невеселыми. Джамаль работает в университете Касабланки. Он — более крупный и плотный, с иссиня-черными вьющимися волосами и усами, с золотистой смуглостью кожи и большими черными глазами.

Я смог вторично и совсем по-другому увидеть Касабланку в обществе моих новых друзей. На первый взгляд Казй (так сокращенно, на французский манер, называют Касабланку ее обитатели, так же как Александрию в Египте именуют в разговоре Алекс) напоминает и даже превосходит по «ультрасовременности» Танжер. Здесь тоже есть улицы Гааги, Сеуты, Кольбера, бульвары Бургундии, Парижа, Бордо, Виктора Гюго, Эмиля Золя, Камиля Демулена, Дантона, площади Европы, Расина, Пьера Семара, Мирабо, бельгийского короля Альберта, американского генерала Паттона. Но здесь это меньше удивляет, чем в Танжере, так как Казй, в сущности, город XX в. Правда, еще в XII в. здесь существовал маленький порт Анфа, использовавшийся корсарами до 1468 г., когда он был разрушен португальцами, окончательно его уничтожившими в 1515 г. Однако в 1575 г. португальцы вновь высадились здесь и заложили крепость Каза Бранка (Белый дом). Их изгнали оттуда в 1757 г. Город был заселен в основном берберами Юга и Среднего Атласа, перестроен, получил арабское название Дар аль-Бейда, но вскоре захирел. В 1830 г. здесь было не более 600 жителей. Его возрождение связано с оживлением морской торговли, в которой главную роль играли испанцы, а позже французы, немцы, англичане. Однако испанцы первыми получили от султана Сиди Мухаммеда Бен Абдаллаха (1757–1790) разрешение вести коммерческие операции и, постепенно обосновываясь в городе, превратили его в оплот своего влияния. С XIX в. европейцы стали именовать город по его испанскому названию — Касабланка. Оно сохранилось и тогда, когда испанское влияние было заменено французским.

Город рос, окружая европейскими — кварталами примыкающую к порту старую медину, которая ныне представляет собой сплошной рынок. Когда я попал на него впервые в 1980 г., он показался мне малопримечательным по сравнению с рынками Рабата, Марракеша, Феса, Мекнеса и Танжера. Я оглядывался на каждого человека в джеллябе и тюрбане и смотрел, нет ли у него ножа на поясе, так как гид Мустафа сказал, что ходить с ножами разрешено в городе лишь берберам из ближайших племен. Я был оглушен выкриками на русском языке: «Володя, Миша, только посмотреть! Русский, иди сюда! Не глядя — махнемся кошельками?» Торговцы здесь казались мне не только более зубастыми и говорливыми, чем в других городах, но и более нахальными. Но вот через дна гола я снова в старой медине. Только рядом со мной Мухаммед Ракаи. Мы ходим по тем же самым закоулкам, не торопясь разглядываем товары и беседуем о жизни. Те же самые торговцы ведут себя иначе, скромнее. Иностранный турист для них — только источник дохода. Отсюда и соответствующее к нему отношение. Но иностранец, прогуливающийся по медине с марокканцем, заслуживает большего уважения. Это — гость, может быть, даже друг. И вести себя с ним достойно — вопрос чести.