Старина и новь Магриба - [58]

Первое знакомство

Холодящий ветерок с океана смешивает соленые морские запахи с ароматом цветов и экзотической зелени, почти невидимых в антрацитовой мгле африканской ночи. Свет фар и редких фонарей вдоль шоссе вырывает из тьмы то длинно свисающую ветвь пальмы, то глухую желтоватую стену придорожного дома, то цепь кактусов, служащих естественной изгородью. Впервые прилетев в любую страну Магриба, вы увидите именно такой дорогу от аэропорта до столицы. Разве что в Тунисе она будет покороче, и даже моросящий дождь не прибьет к земле вековую пыль раскинувшихся неподалеку развалин древнего Карфагена (впрочем, оказавшись в ноябре 1983 г. в аэропорту Туниса, я увидел, что город уже подступил к нему вплотную). В Алжире же придется ехать дальше и все время сквозь разрастающиеся жилые кварталы предместий. В Марокко — это видно сразу — сохранилось больше первозданной природы и не занятых человеком просторов. Поэтому издали, завидев огни Рабата, вы сначала примете его за небольшую крепость с редкими башенками и подсвеченными снизу минаретами мечетей. Лишь подъехав ближе, понимаешь, что эта крепость вовсе, не маленькая, а просто кажется такой на фоне окружающих ее привольно раскинувшихся холмов и равнин. К тому же это еще не Рабат, — вернее, не совсем Рабат.

— Это Сале, — говорит нам наш гид Мухаммед Бен Масуд. — Он основан тысячу лет назад. А на месте Рабата тогда был лишь рибат, то есть укрепленный монастырь-крепость. Постепенно он разросся, и Сале превратился в его пригород.

Напоминаю гиду, что Сале еще в XVII–XVIII вв. был известен как гнездо корсаров, наводивших страх на Европу. В ответ Мухаммед улыбается:

— Не совсем так. Почти четыреста лет назад Рабат заселили андалусские мавры, изгнанные из Испании. Они переименовали Рабат в Сла аль-Джадид (Новый Сале) и превратили оба города в «республику Сале», во главе которой, по обычаю испанских городов, стоял выборный совет. Они ненавидели Европу, мстили ей за свое изгнание и не признавали ничьей власти. Но через пятьдесят лет они все же подчинились султану.

Мухаммед умалчивает о том, что пираты Сале и после этого продолжали промышлять, вплоть до начала XIX в., от Канарских островов до Исландии, нередко опустошая, например, берега Англии и особенно ненавистной им Испании. Но я предпочитаю не спорить с гидом, тем более что мы наконец подъезжаем к Рабату.

Автобус минует мост через реку Бу-Регрег и круто взлетает вверх по шоссе, незаметно переходящему в столичный проспект. Бу-Регрег впадает в Атлантический океан. (Его мы как следует разглядели в последующие дни.) В устье этой широкой, но сильно обмелевшей реки, на правом ее берегу — Сале, на левом — Рабат. Мутно-серые октябрьские воды Бу-Регрега перебиваются кое-где поросшими кустарником островками или коричневато-рыжими песчаными отмелями. Речные наносы еще в древности погубили здесь римскую колонию. Ее руины ныне находятся на огромном холме — из песчаника далеко от реки, когда-то протекавшей рядом. Да и Сале постигла та же судьба. Всего 300 лет назад морские корабли могли заходить в этот порт вверх по реке вплоть до городских ворот Баб Мриса. Ныне судоходство по Бу-Регрегу невозможно, а ворота Баб Мриса наполовину скрылись под песком. Сале теперь всюду отделен от реки широкой полосой пляжей и лугов.

Позднее мне удалось побывать в Сале. Старое гнездо андалусских пиратов, окруженное крепостной стеной, можно объехать на автомашине чуть ли не за полчаса. При этом на Рабат оно обращено как бы подгримированной своей стороной — безукоризненной белизной глухих стен домов, темной зеленью черепичных крыш. А внутри Сале — нечто среднее между Мединой Кайруана и алжирской Касбой: то же тяготение города к Великой мечети, к которой ведет улица того же названия, те же узкие проулки (но более чистые), то же обилие лавок и мастерских ремесленников, такое же малолюдье на улицах, как бы сохраняющих свою музейную первозданность для туристов. Объясняется это просто. Сегодня Сале — не более чем пригород Рабата, его историко-экзотическое дополнение.

— Рабат, вы увидите это, самый прекрасный город в Африке, — уверяет нас гид Мухаммед.

Он уроженец и большой патриот Рабата. Высокий, худощавый, смуглый брюнет с курчавыми волосами, округлыми чертами лица и исключительно мягкими манерами. Говорит он, как бы смущенно улыбаясь, и смотрит почти робко. Впечатление такое, что и свои небольшие усы он отпустил, и слегка затемненные очки надел специально для того, чтобы придать себе больше уверенности и солидности. Для учителя по профессии он малоразговорчив, хотя вовсе не замкнут. Свободно владеет испанским языком, чем обычно марокканские интеллигенты отличаются от своих тунисских и алжирских собратьев. Но он далек от того, чтобы гордиться этим.

— Обратите внимание, — говорит Мухаммед, указывая на какую-нибудь испанскую, французскую или английскую вывеску, — здесь даже нет арабского перевода иностранного названия. Пока что в этом никто и не нуждается. Но не означает ли это, что кое-кто на Западе хотел бы увековечить такое положение?

Мухаммед вежлив, внимателен, старается отвечать на все вопросы и, в отличие от некоторых других гидов, не изображает глухого, когда это ему выгодно. Он — араб и поклонник всего арабского, однако со знанием дела расскажет и о берберах: местах, где живут их племена в горах Атласа, геометрических фигурах, лежащих в основе берберского орнамента. Мусульманин, он много рассказывает о мечетях в Марокко, хотя особой религиозностью не отличается, как и большинство интеллигенции Магриба. Но на эту тему он настойчиво избегает подробного разговора. Для марокканцев ислам — не только религия. Это кодекс поведения в быту и обществе, свод правил на все случаи жизни, а главное — то, что отделяет «своих» от «чужих».