Старина и новь Магриба - [31]

— Ислам освободил алжирскую женщину. Благодаря исламу мы совершили революцию, которая дала независимость всему нашему народу. Именно поэтому наша жизнь неразрывно связана с исламом.

Разговор ведут, отвечая на наши вопросы, Муса Маальби, ответственный за политическую работу в дайре, и Хасан Али, ответственный за вопросы образования. Первый из них — седеющий, грузноватый, с хитрым взглядом и неторопливыми движениями, очевидно местный уроженец, внешне напоминает то ли торговца, то ли ремесленника, то ли хозяина отеля. Второй, напротив, молодой, динамичный интеллигент, похож скорее на столичного студента или учителя.

— В округе Бу-Саады, — говорит он, — сто восемнадцать школ, а до независимости их было всего четыре. В самой Бу-Сааде ныне пятнадцать начальных школ, а раньше было три, две средние, два центра профтехобучения, школа ткачей и общеобразовательный лицей.

Хасан Али уверенно говорит на литературном арабском языке: кампания арабизации идет в стране уже третий год; он в курсе всех новейших веяний, высказываний прессы и специалистов по проблемам культуры. В отличие от него Муса Маальби говорит на диалекте (один из его коллег повторяет сказанное им по-французски), все внимание уделяет местным проблемам и старается не касаться всего, что выходит за рамки повседневных забот. Аграрная революция?

— У нас тут нет ни развитого сельского хозяйства, Ни промышленности. Вместо них — туризм. Поэтому наша забота — открыть в Бу-Сааде школу туризма.

— Чем живут местные жители?

— Торговлей, ремеслами, обслуживанием туристов. V нас тут всего двадцать тысяч жителей.

Мы напоминаем, что в путеводителе по Бу-Сааде на четырех языках написано, что здесь около 25 тыс. финиковых пальм. Кому они принадлежат?

— Их разводят у себя в садах те, кто хочет и умеет ухаживать за ними.

Уклонившись от ответа на вопрос о доходах пальмовладельцев, наш собеседник все же признает, что население за пределами города живет не только торговлей и туризмом:

— У нас есть кооператив скотоводов. Скотоводство и в дальнейшем будет развиваться.

Кооперация скотоводов по всей стране должна была начаться не раньше чем через два года. А вот пальмоводы уже с 1972 г. могли объединяться в кооперативы согласно закону об аграрной революции. Я, разумеется, далек от мысли, что лидеры дайры Бу-Саады намеренно замалчивали проблему кооперации пальмоводов. Но им, похоже, не хотелось говорить о ней. В этом, возможно, проявилась не какая-либо их оппозиция декретированным сверху социальным преобразованиям, а некоторая косность, консерватизм: сначала, мол, посмотрим, что из этого получится у других, а потом и сами попробуем. Наиболее же вероятная причина такого умалчивания — нежелание посвящать иностранцев в свои внутренние проблемы. Как и везде в Алжире, в Бу-Сааде, надо полагать, были и противники, и сторонники агропреобразований. Однако, как я заметил еще в 60-е годы, алжирцы всегда очень неохотно «выносили сор из избы» и всегда очень охотно подчеркивали то, что их объединяло, а не разъединяло.

На следующий день мы прощаемся с Бу-Саадой и едем в Бискру. Пейзаж все время меняется; то совершенно голая пустыня, то соленые озера — себхи, то различной высоты горы.

— Слева — гетры Ходи а, а справа — Зибан, — сообщает гид.

Щеголяя своей филологической подготовкой, он объясняет нам, что автобус приближается к горному массиву Аурес, название которого восходит к латинскому Аураоис (от «аура» — золотое сияние).

— Аурес, — добавляет Аззеддину, — был, как и область Кабилия, главным очагом алжирской революции. Его населяют берберы шавийя, которые говорят и по-арабски, и на своем языке, близком к кабильскому. Женщины-шавийя славятся своей независимостью и стремлением главенствовать в семье.

Это последнее замечание, очень нас развеселившее, неожиданно подтвердилось вечером того же дня, когда мы повстречали близ селения Эль-Кантара в Ауресе группу полукочевых шавийя, переезжавших на другое место. Их нехитрая поклажа была навьючена на низкорослых буро-черных верблюдов. Командовала всей этой процессией сердитая старуха с орлиным носом и синей татуировкой на щеках. Когда на нее уставились объективы фотоаппаратов, она что-то резко крикнула на своем наречии мужу (он вел под уздцы осла, на котором она восседала), остановилась и принялась кричать на довольно правильном арабском языке:

— А ну платите за право нас фотографировать! Вы что, не знаете, что мы этого не любим? Кто вам разрешил это делать?

Инцидент был исчерпан, лишь когда она получила пачку сигарет, а ее муж, все время державшийся в тени, перебросился с нами несколькими французскими фразами. Вся эта сцена доставила огромное удовольствие Аззеддину, который со смехом повторял:

— Я же вам говорил, я же вас предупреждал!

Проезжаем пальмовые рощи Фугалы, Тольги. Последняя в 34 километрах от Бискры. Слева от нас — зелень гор, типичных для севера Алжира, справа — горячее дыхание Сахары, буквально по кромке которой идет путь в Бискру.

— Бискра, — говорит Аззеддину, — финиковая столица Алжира. Здесь два миллиона финиковых пальм, а всего по стране их семь миллионов. Значительная часть «бискри», то есть местных жителей, занята их сбором, сортировкой и переработкой. Бискри еще до прихода французов в страну отличались от других алжирцев одеждой, говором и тем, что вне родного города на них всегда взваливали тяжелый труд носильщиков, водоносов и каменотесов. Сейчас здесь живут арабы и шавийя. Кроме выращивания фиников они заняты ковроделием, чеканкой по металлу и обслуживанием туристов. Известны здесь бани с пятидесятиградусной серной водой. Всего сейчас в Бискре восемьдесят тысяч жителей.