Старая дева Мария - [2]

- Доброе утро, Маша, - проскрипела старуха.

Маша что-то буркнула в ответ, злясь, в основном, на себя, что, вот, не она, молодая и здоровая, первой поприветствовала, а эта самая старуха, мать-матери, ветхая, с вечной головной болью, нашла-таки в себе силы. Буркнув же, попыталась протиснуться мимо старухи в туалет, но та ее зацепила крючковатыми пальцами и сунула какой-то конверт.

- Письмо тебе.

Маша побыстрее нырнула в царство теней и развернула письмо.

Первое послание старой деве Марии.

Сие - есть предопределительный знак тебе, о начале нового течения событий, ибо, отныне ты вступаешь в поле особого внимания, и судьбы наши начинают сближаться.

За девять месяцев до рождества.

Почерк - гарнитура "Таймс", подпись неразборчивая, прокомментировала Маша, покрутила конверт, сияющий девственной, нетронутой почтовыми службами, свеженькой, с зубчатыми краями маркой, на которой Мария шлепает по голому розовому задку маленького Иисуса Христа, из собрания Метрополитен Мюзиум, что в Нью-Йорке. Марку не пожалели хорошую. Маша осторожно отковырнула еще липкую копию и под иерихонский шум водяного бачка спустила остальное в канализационное чрево третьего Рима.

* * *

Был уже полдень, и Маша заканчивала собираться в высшее учебное заведение, где она работала, а точнее, зарабатывала, на бог знает каких делах, гроши для семьи, и где она потихоньку готовила кандидатскую диссертацию на мрачную философско-естественно-научную тему, предварительное название которой, написанное в плане аспирантки-заочницы, она уже давно забыла. Зачем ей нужна была эта диссертация - одному богу известно. Наверное, так положено: если женщина не замужем после тридцати, то во всяком случае должна ездить в собственном автомобиле, или, на худой конец, защитить какую-нибудь диссертацию, и конечно, поддерживать себя в лучшей спортивной форме. При мысли о спортивной форме, она озабоченно прищурилась, похлопав себя по бедрам, слегка выворачиваясь перед зеркалом. Имея врожденную склонность к полноте, она титаническими усилиями удерживала себя в рамках, но кое-где природа нарушала эти рамки, и, именно здесь, и возникало то особое, пикантное обаяние ее фигуры. Именно в этих местах, особенно звонко звучали ее шлепки, и после некоторых раздумий, в дело пускался особый, страшно дорогой итальянский крем для похудения.

Но, тем не менее, - что за странное послание? Маша приклеила сохраненную марку на край зеркала и, время от времени, между похлопываниями и втираниями, раз за разом, присматривалась к изображению. На картине из Нью-Йоркского музея Метрополитен святая дева Мария, матерь божья, была изображена в момент экзекуции, в смысле воспитания, нашкодившего, едва ли, трехгодовалого мальчишки, от которого остались лишь ослепительный розовый задок да двое шелопутных глазок. А ведь, действительно, если бы Он был на самом деле, то, как любой ребенок, наверняка, получал бы тумаки от матери.

Сама техника была вполне банальной, но вот сюжетец весьма нахрапистый - что-то вольтерьянское, грубо-ироническое было в этом образе Христа. Маша улыбнулась - можно ли шлепать по голой попе спасителя человечества? Или наоборот, может быть, так он получался как бы человечнее, как будто теперь, в момент пошлепывания, он и готовится к будущим страданиям на Голгофе, как бы тренируется терпеть боль, и даже глаза его вроде подсказывают - сделай мне больно, мама.

А, вообще-то, - глупая, идиотская шутка, и пора бы уже узнать, как это письмо очутилось у бабушки - ведь не она же его написала, тем более, почерком, после чтения которого, так и хочется узнать, когда же это оно подписано к печати и по чьему заказу? Конечно, от старухи толку было мало, потому что нашла она его под дверью во время традиционного утренннего обхода. Следовательно, кто-то не рискнул воспользоваться почтой, а сам, почтовым голубем, принес письмо и сунул его под дверь уже после того, как ушла мать. Э, да я знаю, чьи это проделки, - внезапно, осененная новой идеей, она бормотала вслух, - ах, негодяй (слово "негодяй" было произнесено не без нежности), я тебе покажу - старая дева, и решительно принялась набирать заветный телефонный номер. Но к середине номера решительность куда-то исчезла, и последняя цифра попросту соскочила с кончика аккуратно обработанного, сверкающего свежим лаком ноготка. Забыла? Вряд ли, да и разве можно забыть вызубренный наизусть номер, заветную, мучительную комбинацию из семи цифирь, заученный код счастья, повторяемый, как молитва, единственному господину ее души ежедневно. Волшебный электрический адрес, неприкасаемый до того, нетронутый, незапятнанный никогда ранее, кристально чистый номер телефона, по которому еще никогда она не звонила. Нет, не потому, что боялась, хотя и не без этого, но главное, конечно, она знала: звонить первой нельзя ни в коем случае, и именно потому, что очень хочется. Сколько их было, таких попыток, в минутные мгновения слабости, когда, изнывая от одиночества, от надоевшего, опостылевшего, бесконечного ожидания, со слезами на глазах, она уже почти набирала весь номер, но каждый раз, в последнюю секунду, одумывалась и бросала трубку. Но сейчас, теперь, совсем другое дело, теперь есть повод, есть деловой вопрос, в конце концов, нужно прекратить эти эпистолярные попытки.