Станкевич. Возвращение - [97]

— Сошелся?

— Я только начала.

Макс с прилипшей к губе папироской вновь схватил «паркер» с золотым пером и крупными буквами тут же к неоконченному тексту приписал: «Каков был Арним? Безутешен? Испуган? Беспокоен?»

Он подошел к окну и, отдернув занавеску, глянул вниз. Узкая, мощенная светлой брусчаткой улица, каждые тридцать-сорок метров — фонарь. Запах рыбы, хотя окна закрыты.

— Дженет, что за пасьянс? — вновь поинтересовался он.

— Называется «часы».

— Сходится?

— Он сходится редко.

Макс вновь подошел к столу и, не присаживаясь, держа «паркер» в руке, каллиграфическим почерком вывел: «А может, равнодушный? Может, все-таки равнодушный?» Загасил в пепельнице окурок и перечеркнул описание встречи.

— Очень ты мне нравишься в этом костюмчике, — сказал он. — Мы купили его в Лондоне, на Хемптоне, правда?

— Что ты сказал? — переспросила она, поворачиваясь к нему и подминая карты.

— Ничего, ничего, — ответил он, упираясь руками в стол.

— Хочешь лечь?

— Пожалуй, да.

Минуту спустя он написал на следующей странице: «Ненавижу Иоахима фон Арнима. Ненавижу, как мало что ненавижу в жизни». И захлопнул тетрадь.

Через две недели после приезда в Шотландию они отправились в Нэрн, жалкий поселок милях в пятнадцати от Айвернисса. Ехали на двуколке, взятой напрокат у местного арендатора. День был погожий, но холодный. С моря задувал ледяной ветер. Толстые свитеры и накидки не спасали, и на обратном пути они замерзли. В трех милях от Айвернисса остановились выпить грогу в придорожном кабачке. Дорога в этом месте подходила к заливу Мари-Фёрт, который вдавался в сушу, там начинался канал, соединяющий восточное и западное побережья Шотландии. Внезапно Дженет предложила посмотреть на залив с холма с другой стороны дороги. Забравшись на вершину, они так промерзли, что даже перестали обращать внимание на холод.

Залив был неспокоен, бурлил, еще широкий в этом месте, он кипел от шедших со стороны Северного моря гигантских потоков. По ту сторону залива виднелись высокие взгорья с покатыми склонами, в отдалении — силуэты Каледонских гор. Ледяной ветер гнал по небу рваные, местами черные тучи. На севере розовело зарево, но где-то очень далеко, где-то над Оркнейскими островами, а может, и дальше. Воздух был колючий и непривычно прозрачный. Ничто до самого горизонта не мешало взгляду блуждать по обрывистым горным кручам. Какая-то мрачная красота… Дженет замерла у края поросшего можжевельником обрыва. Макс чуть дальше и выше, в нескольких метрах от нее. Они оба смотрели вниз.

— Чудесно! — воскликнула Дженет, перекрикивая ветер. — Посмотри, как кипят волны под нами. Подойди ко мне, посмотри.

Тут же рядом пучок длинной пожухлой травы метался на ветру, словно хотел оторваться от земли. Воздух был абсолютно чистый, без запаха. Даже не ощущалось моря. Прошло пять, десять, а может, пятнадцать минут, Макс утратил чувство времени, ему казалось, будто это не он замер на открытом, исхлестанном ветрами холме и не его подзывает к себе молодая красивая женщина, стоящая над обрывом. Ему представлялось, что он лишь наблюдает за двумя посторонними ему людьми. Рассматривает их вблизи, зная о них больше, чем сами они о себе, и все то, за чем он наблюдает, не касается его, не интересует и не вызывает любопытства. Не замечает он и того шлагбаума, который с хрустом ударившихся друг о друга деревьев опустился между ними, того шлагбаума, который существует и не существует. Нет и залива Мари-Фёрт и взгорий за Дингуоллом.

Девушка крикнула вновь: «Чудесно!» — и повернулась к мужчине сморщенным от холода лицом. Преданность и доверие, написанные на этом лице, были наблюдателю безразличны, как и внезапный взмах его руки, которым он умолял ее не отрываться от созерцания.

Неизвестно, долго ли они там простояли — наверное, не более четверти часа. Сколько ж можно выдержать осенью на вершине холма в Северной Шотландии? Когда они, держась за руки, спускались по скользкой влажной траве, Макс признался сам себе втайне, что давно ожидал этого, но быстрота, с которой все наступило, показалась ошеломляющей.

— Не знаю, что это значит, но знаю, что ничего хорошего, — прошептал он про себя, отвязывая вожжи от гладкой до скользкости коновязи у кабачка.

Макс хлестнул лошаденку, и та понесла двуколку, как некогда еще жеребенком несла за собой свой хвост, прежде чем его подрезали. Дженет прижалась к Максу, а он с гневом заговорил о Шотландии.

— До чего ужасны эти тона, — пробурчал он, натягивая на голову капюшон. — Терпеть не могу такого освещения, все отдает мертвечиной. В этой стране смерть притаилась и ждет жертву. Хорошей погоды не бывает. Неудивительно, что здешние горцы опиваются своей мерзкой водкой с запахом мыла и отдаются бешенству и безумию. Одно из двух: либо сбежать, либо остаться и сойти с ума. Взять хотя бы нашу хозяйку: пьянчужка твердит с утра до ночи о геморрое.

Он опять хлестнул лошадь, и та пошла галопом по узенькой скалистой дороге, помнящей, верно, еще ту безрассудную королеву, которая от этих гор, ветров и холода потеряла голову и ее пришлось в конце концов отрубить.

— Ужасные тона! — рявкнул Макс неизвестно уже который раз сряду.