Станция Бахмач - [5]

— Гоп, гоп, — покрикивали они гулко, как плотогоны, и тем изрядно поднимали свой, по обычаю, низкий статус в общине[23].

Чаще других было слышно братьев-портняжек Шимена и Лейви, прозванных «коленами».

Смуглые, с черными вьющимися волосами, с яркими черными глазами и белыми смеющимися зубами, проворные и настолько похожие друг на друга, что было совершенно невозможно угадать, кто из них Шимен, а кто Лейви, они как черти носились на лодке, которую стащили у какого-то деревенского рыбака, и наполняли затопленное местечко шумом, смехом и пением. Братья передавали приветы от одной отрезанной семьи другой, выполняли поручения, развозили почту и без умолку травили анекдоты, рассказывали о происшествиях, передавали сплетни.

Например, от них узнали, что ветер сорвал с головы раввина сподик и наверняка унес бы его по воде в море, если бы они, братья, не бросились за ним вдогонку и вовремя не поймали бы его. От них узнали, как разозлилась меламедша на своего мужа реб Сане, который из-за своей грыжи никак не мог влезть на чердак, так что пришлось звать мужчин на помощь. От них узнали об общинном козле Лемеле, который погиб в потопе, потому что никто его не спас. Вместе с правдивыми историями они приносили всевозможные пустые и ложные вести, полные насмешек, издевок и шутовства.

Обыватели обычно сторонились этих двух портняжек, пройдох, которые устраивали в местечке всякие безобразия, у которых стар и млад не сходили с языка: каждому они давали прозвище, о каждом распевали песенки, но теперь все с тайным удовольствием прислушивались к их насмешкам и шуточкам. Эти шутки немного приободряли людей в унизительные часы чердачного сидения.

— Опять эта «колена», — ворчали на них, — их отец, портной, наверное, в могиле переворачивается от того, что оставил по себе два таких «кадиша».

В открытую радовались появлению юношей только взрослые девицы и молодухи. Матери, конечно, отгоняли дочек от открытых чердачных дверей, запрещая слушать пустую болтовню этих проходимцев, но дочки не переставали хихикать и не могли нарадоваться на веселых портновских подмастерьев, которые превращали общую беду в веселый пурим-шпил. После папиных вздохов и маминых причитаний звонкий смех смуглых парней, из которых жизнерадостность била ключом, освежал, как глоток холодной воды. Любо-дорого было смотреть на их молодые, смуглые обнаженные руки, правившие лодкой; на их кудрявые угольно-черные шевелюры; на их щегольские, маленькие, меньше не бывает, талескотны и развевающиеся на ветру цицес.

— Запретный плод, — тихо, так, чтобы мамы не услыхали, говорили девицы.

Как неожиданно вода пришла в Долинец, так же неожиданно она покинула местечко.

Однажды, рано утром, поднявшись со своих неудобных чердачных лежанок, люди снова увидели столбы галерей[24], отсыревшие от воды, из которой они недавно торчали. Земля была покрыта черной топью, по которой ветерок гонял тонкий слой воды, собиравшейся в низинах. Тут и там валялись чья-то утварь, трупы собак и кошек, бревна, тряпки. Восходящее солнце бросало снопы серебра на падаль, на грязь и на топь. Скворцы и ласточки наполняли теплый воздух пением и щебетом. Мужчины разбудили жен и детей и спустились с чердаков.

Погружая руки в последние лужи, которые местами еще держались на земле, женщины поднимали глаза к залитым блеском небесам и шепотом благодарили Творца.

— Хвала Господу за Его милосердие, — благочестиво шептали они, — а мы уж думали, что придется, не дай Бог, справлять Пейсах на чердаке.

Но, едва зайдя в дома, женщины снова начинали заламывать руки, охать и вздыхать по поводу убытков, которые за короткий срок успело причинить наводнение. Стены отсырели, штукатурка смыта, печи размокли. Бочонки с квашеной свеклой залило в клетях, где они в суматохе были забыты. Картошка в погребах сгнила. Но хуже всех прочих убытков было то, что у Йойносона-пекаря промокло и заквасилось множество мешков с пасхальной мукой. Спасенных мешков муки было слишком мало, чтобы обеспечить всю общину мацой. Да и времени уже не хватало напечь на всех, так что теперь на каждого обывателя приходилось меньше половины того, что ему требовалось. Даже богачи не смогли заготовить достаточно мацы на Пейсах. Ту мацу, которую все-таки удалось напечь, хранили как драгоценность, завернув в простыню и подвесив на крюк под потолочными балками, чтобы дети не достали. Женщины чуть не разрывались в спешке, беля стены, дочиста скобля столы и скамьи[25], кошеруя кастрюли[26], обмазывая плиты глиной, начищая медь и бронзу, драя комнаты, моя посуду и кухонную утварь. К тому же канун Пейсаха выпал, как назло, на субботу, что стало причиной дополнительных хлопот, расходов и беготни. А ведь нужно было наготовить и на праздник, и на лишний день, потому что квасное придется сжечь не в самый канун праздника[27], а в пятницу днем. Женщины проклинали все на свете из-за выпавшей на канун Пейсаха субботы, в которую придется голодать, потому что не удастся поесть ни квасного с утра, ни мацы до седера.

— Когда Бог дает, то не по кусочку, а целую бочку, — горевали они над своими бедами. — Дети, не дай Бог, оголодают.