Стамбульский ребус - [168]
Синан смотрел на обитель Всевышнего. В шаге перед ним стоял султан Сулейман Кануни. Его предки посадили на степных просторах дерево, и теперь оно пустило ветви и распростерлось на три континента. Ему оставалось только и дальше растить дерево, чтобы охватить его священной сенью весь мир. Его предки захватили этот город и превратили его в земной рай — сад роз. Ему осталось только прославить этот сад с помощью поэзии, музыки, миниатюр, каллиграфии и архитектуры. Величие достигается не мечом, и султану, который не ценит красоту и не заботится о ней, никогда не бывать истинно мудрым правителем. А правитель, которому не хватает мудрости, никогда не станет властителем мира.
Султан смотрел на обитель Всевышнего, а великий зодчий стоял позади него. Султан, который был тенью Бога на земле. Властелин трех континентов, император Османской империи, повелитель вселенной, единственный сын султана Селима Явуза. Это был султан Сулейман Кануни. Это он приумножил территории империи и обрел всемирную славу. Это он назначил Синана главным зодчим, раскрыл перед ним все двери империи и казну, чтобы тот создавал свои творения. Он наделил его властью, дав приказ изменить облик города. Вполне естественно, что сейчас зодчий стоял позади султана, склонив голову и соединив руки в жесте покорности, выражая готовность служить своему повелителю, своему султану.
Султан Сулейман Кануни смотрел на обитель Всевышнего. Его глаза сияли, подобно бриллиантам, украшавшим тюрбан. Он гордо вскинул голову, глядя на огромный купол, символизирующий Пророка ислама. Султан ощущал прилив священного трепета и благоговения, созерцая четыре минарета, олицетворявших четырех праведных халифов. Он вознес благодарность Всевышнему за то, что, как и его прадед султан Мехмед Завоеватель, дед султан Баязид и отец султан Селим Явуз, он получил в награду от Него столь прекрасный храм. Опасения больше не тревожили султана, душа его успокоилась, сомнения рассеялись. Он знал, что благодаря этой мечети его имя, как и империя, будет жить.
Султан Сулейман Кануни смотрел на обитель Всевышнего, а великий зодчий Синан стоял в шаге позади него. Он еле дышал в ожидании вердикта, который вынесет султан. Он замер, но душа его была в смятении. Как море в шторм, как сад, ветви которого стегает ветер, как потемневшее перед ливнем небо. Он чувствовал себя точно так же, как в тот день, когда его посвятили в орден Хаджи Бекташа[57], когда он стал янычаром и отправился в свой первый поход, когда спустил на воду озера Ван три галеры. И как в тот день, когда много лет спустя он вернулся в родную деревню и узнал горькую новость о смерти матери.
Сулейман смотрел на обитель Всевышнего. На великолепную мечеть, которая навсегда будет связана с его именем. На священный памятник, который гладью был вышит по кромке неба. На венец творения его династии и всего периода его правления. Султан созерцал инкрустированные перламутром двери, за которыми, казалось, скрываются ворота в рай. Он перевел взгляд на ключ, который должен был открыть эти двери. Этот ключ лежал в его ладони и напоминал прилетевшего голубя, который возвещал о наступлении будущего. Потом султан обернулся к зодчему. Тот стоял, склонив голову. Он был кроток и ждал приказа.
Сулейман смотрел на Синана. На человека, который, подобно Всевышнему, сотворившему семь небес и создавшему жизнь за семь дней, построил эту ослепительной красоты мечеть за семь лет. Сулейман смотрел на Синана. Как и его собственная судьба, судьба этого раба была связана с султанатом. Султан смотрел на человека, который возвел грандиозный комплекс мечети для его любимой женщины, тюрбе для погибшего сына, мечети для дочери. На гения, который возвел свои творения в каждом уголке этого города. Султан обратился к зодчему: «Подойди, главный зодчий. Это твой ключ. Ты строил этот храм с такой искренней верой и чистым сердцем, что именно тебе суждено открыть его двери».
В загробном мире
Обителью Всевышнего назвал ее Йекта. Самая красивая из обителей Всевышнего. Я снова стоял перед мечетью Сулеймание. Она предстала перед нами, как чудо, в конце узкой улочки, по обочинам которой ютились ветхие деревянные постройки и уродливые многоквартирные дома. Наш единственный свидетель — сияющая полная луна — тоже поджидал нас: ее серебряный диск, левый край которого отполировал искусный мастер, светил подобно лампочке, привязанной к четвертому минарету мечети. В тот момент я понял, что сегодня ночью очередной жертвы не избежать. Одни назвали бы это интуицией, другие — опытом, третьи связали бы это с таинственным лунным светом, но факт оставался фактом: стоило мне увидеть бледный серебристый шар, как во мне поселилась уверенность — сегодня ночью мы найдем еще один труп. И все же я гнал от себя эту мысль. Я осмотрел просторный двор перед мечетью: там не было ни души. Никого и ничего — ни людей, ни бездомных собак или кошек. Может, наверху, в ветвях платанов, и дремали какие-то птицы, но их не слышно было и не видно.
Целый вечер мы говорили об архитекторе Синане и Сулеймание. После этого у меня возникло странное ощущение при виде огромной мечети и пустоты вокруг нее. Дело было не столько в мечети, которая, возвышаясь над нами в зловещем красном свете, не утратила и толики своего величия за более чем пять веков, сколько в нахлынувших на меня при виде ее воспоминаниях.
