Стамбул Стамбул - [17]

– Да, поверю.

Принесли чай. Я сделал глоток, архитектор смотрел на меня и ждал.

– А если скажу, что я – пророк, ты тоже мне поверишь, Адаза?

Он не ответил. Я протянул ему сигарету, потом закурил сам.

– Стало быть, ты не веришь, что я – пророк, – продолжил я. – Ну а если эта стена заговорит, стене ты поверишь?

Адаза уставился на стену. Внимательно изучил Девичью башню, пароход, чаек. Долго разглядывал стоящие под картиной горшок с базиликом и маленький радиоприемник. Потом перевел взгляд на флаг и постер над зеркалом и застыл, будто завороженный невинной улыбкой девушки (мои клиенты всегда заглядывались на ее ноги, упуская из виду лицо), так, словно опоздал на свидание и оттого потерял ее, но хранит о ней незабываемые воспоминания. А если бы не опоздал? Жил бы с ней счастливо где-нибудь далеко-далеко отсюда? Наконец взгляд архитектора Адазы опустился от постера к зеркалу, где он увидел собственное лицо.

– Ложь! – сказал он, глядя на свое отражение. Помолчал немного. Затем затянулся сигаретой и выдохнул дым прямо в зеркало. Когда отражение скрылось в дыму, он повторил: – Ложь! – и по щеке его скатилась слеза. Не говоря более ни слова, он встал и вышел в открытую дверь.

Больше он ко мне не заходил, и я подумал, что он нашел себе нового парикмахера. Его жена была близкой подругой моей. Однажды она пришла к нам и рассказала, что Адаза ушел из дому и пропал без вести. После этого заболела одна из их дочерей. Жена Адазы попросила меня найти пропавшего мужа и привести его домой. Махизер поддержала ее просьбу, и я отправился на поиски. Обошел все места, где собираются архитекторы, обшарил бары Бейоглу, просмотрел новости о происшествиях на третьих страницах газет и в конце концов узнал, что Адаза прибился к бездомным, обитающим близ крепостной стены[13]. Тогда я начал обыскивать подземные туннели и тайные проходы, что тянутся кротовьими норами от мыса Сарайбурну до Кумкапы, да расспрашивать нюхающих клей уличных мальчишек и дешевых проституток, и вот однажды ночью я нашел его в Джанкуртаране, у костра, разведенного под стеной с той ее стороны, где проходит железная дорога. Вокруг костра собралась дюжина бездомных нищих. Они передавали друг другу бутылку с вином, а один из них пел заунывную, с надрывом песню: «Как тебе не стыдно, подлая судьба!» Я встал за деревом и некоторое время наблюдал за ними, не подходя ближе. «Дни мои чернее ночи…» – выводил певец, когда по железной дороге загрохотал поезд. Земля под ногами задрожала, среди деревьев мелькнул желтый луч и исчез. Когда шум поезда затих вдали, смолкла и песня. «Эй, Странник, – подал голос кто-то из нищих, – поговори с нами, как вчера говорил. Расскажи что-нибудь новое».

Странник этот был не кем иным, как архитектором Адазой. Когда он поднялся на ноги, я увидел на нем черную хырку, а в руке он держал длинный посох. И еще он был бос, как скиталец из притчи про стену. Держал он себя так, словно намеревался обратиться с речью к самому изысканному обществу. Обвел взглядом присутствующих и заговорил:

– Нам солгали. Человек, первым нашедший применение огню, что горит сейчас перед нами, не дал ему имени. Имя дали пришедшие позже и заявили, что человечество, мол, открыло огонь. Сущее существует, как его можно открыть? Нам не сказали, что первый человек не открыл огонь, а создал его. Пока огонь сам собой возгорался и сам собой гас, он был ничто. Однажды человек поджарил на огне добытое на охоте мясо, согрел им свою пещеру. И это было не открытие, а сотворение. От нас скрыли истину.

– Да здравствует Странник!

– Молодец, Странник! Мы ничего не поняли, но ты давай говори.

– Да выпей вина, а то в горле пересохнет.

Архитектор Адаза был пьян, но хорошо помнил то, что услышал когда-то от меня. Сейчас он повторял слова, сказанные мной однажды в парикмахерской, просто чтобы время тянулось не так медленно, пока я стриг его.

– Мы – жертвы города, – продолжал Адаза. – Мы бедны или несчастны, а чаще всего – и то и другое. Нас учили не терять надежды. Надежда – причина того, что мы миримся со злом. Но если сегодняшний день нам не принадлежит, где гарантия того, что нашим будет день завтрашний? Надежда – ложь, придуманная проповедниками, политиками, богачами. Они обманывают нас, скрывают от нас истину!

Эти слова вызвали у пьяных нищих еще больший восторг:

– Будь проклята надежда! Да здравствует вино!

– Правду говоришь!

– Надежда – опиум!

Адаза перебил эти возгласы вопросом:

– Братья, как по-вашему, этот город мертв или жив?

Я подумал, что он сейчас вспоминает свои университетские годы: говорил он так, словно обращался к революционно настроенным студентам, выкладывал годами копившиеся заветные мысли. Он тосковал по тому времени, когда примыкал к молодым бунтарям, и жалел, что отдалился от них из страха перед полицией. Однажды, выпив лишнего, он рассказал мне об этом и прибавил: «Ты можешь считать, что избавился от прошлого, но прошлое никогда тебя не оставит».

Бродяги загомонили все разом:

– Этот город одновременно и мертв, и жив!

– Тому, кто скажет, что он жив, я бутылку о башку разобью!

– Мертв, мертв!

Адаза разволновался. Снова заговорив, он то и дело привставал на носки: