Стальной шквал - [29]

— Завтра отправка! Я встретил лейтенанта, который привел нас сюда со станции. Он сказал, что утром. И прямо на передовую!

Тот был немного на взводе и лез с разговорами. Хвалился, мол, ему здорово повезло, что именно сейчас получил отпуск. Потому что там, говорит, как раз начинается заваруха. У соседей по ночам, слышно, идет такая работа, что никаких сомнений быть не может. Скоро оттуда придется драпать, поджавши хвост.

— Это нам-то?

— А кому же еще?

Куусисто смотрел на сержанта с презрением. «Совсем как тот Мюллюмэки, — промелькнуло в мозгу. — Такой же точно жалкий трус… Разве это финн? Нет, он недостоин называться финном!»

Куусисто всегда был образцом дисциплинированности, но тут уж он не сдержался, выказал сержанту свое неуважение.

— Это бред паникера, — сказал он ему. — За что тебе только дали нашивки? — и повернулся, собираясь уйти, но сержант схватил его за рукав.

— Ах ты, мальчишка, молокосос, учить меня вздумал! — взревел сержант, и глаза у него налились кровью. — Я получил нашивки в зимнюю войну и в эту — во время наступления. А ты где тогда обретался? Ты же передо мною щенок.

Сержант схватил его за грудки и приподнял над землей.

— Из-за таких пустоголовых, как ты, мы там годами в грязи, в болотах платимся жизнью. А вашего брата на — передовой не видно!

И не успел Куусисто даже охнуть, как рухнул от удара кулака на тротуар. Он попытался вскочить и убежать, но разъяренный сержант налетел, схватил его, поставил на ноги и снова ударил. Бог знает, чем бы все это кончилось, если бы не подоспел случайно какой-то капитан, который стал успокаивать сержанта и призывать его к порядку. А Куусисто тем временем поспешил улизнуть. «Ну его. Просто сумасшедший какой-то», — думал он.

Боковыми улицами вернулся в казарму. Но и сейчас его трясло. «Ведь убил бы, проклятый, если бы не капитан!»

Гул разговоров в зале начал понемногу затихать. Там-сям уже слышался храп. Только Хейккиля и Ниеминен не опали, они писали письма. Ниеминен исписал уже несколько листков, но еще о многом надо было сказать жене. Хейккиля кончил свое коротенькое письмо и перечитывал его.

«Здравствуйте, мама и отец!

Мы едем на фронт! Сейчас находимся в Выборге. Это красивый город. Не пишите мне, пока не пришлю вам нового адреса полевой почты. Как там дома? Здоровы ли вы? Я живу безбедно. Я бы мог отослать отцу мой паек курева, но тут товарищи вечно клянчат, и отказать невозможно. Ну, пока! Приветы знакомым.

Войтто».

Хейккиля докурил сигарету, затянулся в последний раз и погасил окурок о дно консервной банки, заменявшей пепельницу. И вдруг он толкнул Ниеминена в бок:

— Эй, смотри, Виено явился!

Саломэки улыбался во весь рот.

— Парни знай себе строчат письма, — сказал он, — хотя на свете столько прелестных девочек!

Ниеминен презрительно усмехнулся, а Хейккиля расплылся в улыбке.

— Ну как? Получил, что хотел? — поинтересовался он.

Саломэки сел на койку и стал закуривать.

— Хотя бы съездили ему опять по морде, — буркнул Ниеминен, — чтоб меньше очаровывался.

Саломэки смешил этот «страж морали».

— Ты, Яска, умрешь от собственного яда… Но в самом деле, ребята, девочка — просто блеск! Она, правда, не карелка. Откуда-нибудь из Пори или из Раума. Говорок у нее такой. — Он улыбнулся про себя и продолжал: — Я по тому заключаю, что она говорит немножко отрывисто, а не нараспев, как здешние. «Я столько пережила, что мне все равно. Во мне не осталось никаких чувств, я так одинока!»

Хейккиля начал трястись от смеха. И Ниеминен улыбнулся, но потом сказал серьезно:

— Конечно, чувств у нее нет! Хоть она и одинока, но ты-то у нее не первый и не последний.

Наконец они улеглись. Ниеминен долго еще смотрел невидящими глазами в потолок и с тревогой думал о будущем. Друзья шептались между собой. Хейккиля все заливался смехом. Видимо, Саломэки рассказывал ему о своих похождениях. Потом Хейккиля сказал громче:

Вот черт, совсем забыл! Мы завтра отправляемся на фронт, один лейтенант сказал.

— Ай, святая Сюльви, неужели правда! — обрадовался Саломэки. — Значит, я тотчас подам заявление об отпуске на побывку! Чтоб начало действовать с первого же дня.

Ниеминен сердито повернулся на другой бок:

— Вот сатана! Он ни о чем другом и думать не может!

* * *

Грузовик трясся и прыгал по расхлябанной весенней дороге. В кузове сидели солдаты, подложив под. себя рюкзаки, зажав винтовки между колен и вцепившись руками в борт. Здесь была и четверка друзей. Утром их погрузили в Выборге на поезд. В Райвола роты перетасовали. Всех солдат распределили по разным частям. Те, что ехали в грузовике, попали в отдельный армейский артиллерийский дивизион. Это придавало им гордости:

— Отборная часть, ребята!

— И самая ответственная. Ее, значит, всегда бросают на самые трудные участки, где-туже всего приходится.

Послеполуденное солнце пригревало почти по-летнему. По сторонам дороги было сухо, и кое-где уже проступала зелень. Но этого теперь как-то не замечали. Дивизион находился на передовой, так и сказал водитель перед отъездом, и лица у них немножко вытянулись, стали серьезнее. Конечно, они давно туда стремились, но теперь, по мере приближения к цели, их все больше охватывало волнение.