Сталин - [51]

Громадной ошибкой движения, между прочим, было неправильное понимание им принципа: «единая, неделимая», и неумение вследствие того разрешить национальный вопрос. Громадной ошибкой были и еврейские погромы, не организовывавшиеся, правда, но допускавшиеся «вождями» движения. Они отшатнули от Белого движения большие и влиятельные круги за границей. «Вожди» — эпигоны движения не понимали, между прочим, того, что большая часть евреев, особенно еврейской буржуазии, являлись и являются, при умелом и либеральном к ним подходе, очень полезным и важным для русского национального дела слоем. Ибо ведь еврейство, особенно верхи его, было большим приверженцем русской, а не отдельных национальных культур, и было энергичным ее проводником повсюду.

Последней каплей, переполнившей чашу, была та зависимость от иностранцев, в какую попали руководители Белого движения, не доверявшие уже собственным силам и народу. Иностранцы пришли на помощь, но как? Как приходят в колонии, господами, а не помощниками, в поисках наживы, собственных выгод, а вовсе не в интересах русского народа. Может быть, бескорыстнее всех была Франция. Но у Англии, по крайней мере у ее тогдашних политиков, у Ллойд-Джорджа, нынешнего друга большевиков, была одна цель — расчленить, поработить Россию, вырвать из ее тела наиболее лакомые куски. Эпигоны Белого движения в конце концов стали действовать против интересов России.

Народная гордость возмутилась. Народные силы стали сплачиваться вокруг московского Кремля, вплоть до старого офицерства во главе с генералом Брусиловым. Белое движение было разбито в конце концов своей собственной идеей — идеей величия и независимости нации. Только идея эта переместилась из лагеря белого в лагерь красный. Вот к чему привели неудачные преемники великого Корнилова.

Часть III ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

I

Три года Гражданской войны: напряженной, беспощадной, разрушительной, перевернувшей всю страну, всю ее залившей кровью. Пленных часто не берут. В лазаретах подымают на штыки раненых. Расстреливают заложников. Мучат, уничтожают целыми семьями мирное население. Не щадят ни женщин, ни детей. Разрушают города. Целые села сметают артиллерийским огнем. Так на красной. Так на белой стороне. Величайший героизм сочетается с невероятной жестокостью. Нет иных законов, кроме закона насилия, мщения, крови. И надо всем этим — невероятная разруха во всем, вся жизнь перевернута, холод и голод бродят по стране. Тысячи и тысячи погибают от сыпного тифа. Всюду стоят вагоны, целые поезда, груженные, как дровами, посинелыми, разлагающимися человеческими трупами. Смерть гуляет над страной… И под дыханием смерти вырастают, живут, думают и чувствуют люди. Жизнь теряет как будто цену — и вместе с тем никогда так страстно не хочется людям жить. И у тех, кто выживает и живет, меняются, становятся совершенно не похожими на прежние души. С холодным любопытством впитывают в себя окружающее пытливые глаза подрастающих детей. Все замечают. Все запоминают. Создается новая раса: суровых, жестких, ничего не боящихся, ни перед чем не останавливающихся людей.

«Страшная вещь гражданская война, — записывает в дневнике ее участник и герой Дроздовский. — Какое озверение вносит в нравы, какою смертельною злобой и местью пропитывает сердца. Жутки наши жестокие расправы, жутка та радость, то упоение убийством, которое не чуждо многим добровольцам… Сердце мое мучится, но разум требует жестокости. Надо понять этих людей, из них многие потеряли близких, родных, растерзанных чернью, семьи и жизнь которых разбиты, имущество уничтожено и разграблено и среди которых нет ни одного, не подвергавшегося издевательствам и оскорблениям. Надо всем царит теперь злоба и месть и не пришло еще время мира и прощения… Что требовать от Туркула, потерявшего последовательно трех братьев, убитых и замученных матросами, или Кудряшева, у которого недавно красноармейцы вырезали сразу всю семью? А сколько их таких?»… «… Нет-нет, да и сожмет тоской сердце, инстинкт культуры борется с мщением побежденному врагу, но разум, ясный и логический разум торжествует над несознательным движением сердца… Мы живем в страшные времена озверения, обесценивания жизни… Сердце, молчи, и закаляйся, воля!.. Признается и уважается только Один закон: „око за око“, а я скажу: „два ока за око, все зубы за зуб“. „Поднявший меч…“ В этой беспощадной борьбе за жизнь я стану вровень с этим страшным звериным законом — с волками жить…» Так резонирует «инстинктом культуры» напитанное сердце!

Чего же ждать от людей, которых никогда не касалась смягчающая рука культуры, в которых жизнь с детства воспитывала только едкую зависть и тяжелую ненависть? Чего было ждать от солдата-крестьянина, от рабочего-красноармейца?.. «В Сибири крестьяне, выкопав ямы, опускали туда вниз головой пленных красноармейцев, оставляя их ноги до колен на поверхности земли, — описывает Горький. — Потом они постепенно засыпали яму землей, следя по судорогам ног, кто из мучимых окажется выносливее, живучее, кто задохнется позже всех. Забайкальские крестьяне-казаки учили рубке молодежь свою на пленных». В Тамбовской губернии коммунистов пригвождали железнодорожными костылями в левую руку и в левую ногу к деревьям, на высоте метра над землей, и наблюдали, как эти нарочито неправильно распятые люди мучатся. Вскрытие пленным офицерам животов, сдирание кожи, вбивание гвоздей, вместо погон, «одевание по форме», — т. е. сдирание кожи по линиям лампасов и портупей, — все это делалось, все это требовало большого искусства… Перечень этих ужасов можно было бы продолжить до бесконечности: прибавить и распиливание живого человека деревянной пилой, и высверливание сердца, и все те зверства и издевательства, какие вытворяли моральные уроды типа Петерса в Киеве, в Петрограде… Город не уступал деревне. Красные белым. Кровавый психоз революции и гражданской войны исковеркал всех.