Срезающий время - [73]

– Поддерживаю! Поддерживаю!

* * *

Ноябрь десятого года, к моему сожалению, практически без боя быстро уступил права зиме, оставляя свои редуты, бастионы и капониры снежной вьюге и морозу. Теперь, что ни день, окрыленный бог Гелиос, облаченный в тонкую, колеблемую ветром тогу, нещадно гнал огненосную квадригу[48] по небесным чертогам, стараясь как можно быстрее скрыться за горизонт. Его золотистые кудри, выбивающиеся из-под сверкающего шлема, подгонявшие колесницу с востока, реяли на ветру, уже с трудом разгоняя темные тучи. И всяк, кто находился на земле, отмечали, как короток стал световой день. Остались в прошлом дивные вечера, когда растения в саду благоухали непередаваемым бальзамом ароматов, созвездия над головой вершили небесный хоровод, а теплый ветер от речки, укрытый ночной мглой, ласкал слух цикадами и успокаивал душу. Туда же канул восторг от нового солнечного дня, украшенный бессчетными, щедро разбросанными возможностями, какие дарует счастливые случаи для исповедующего труд человека.

Всегда чувствовал некий дискомфорт в это время года, а уж в сложившейся ситуации… Мои взаимоотношения с артефактом оставались в самом деле странными, в них ощущалось что-то неестественное, и они напоминали головоломку, которая попалась как-то на глаза и лежит, и никуда девается, наоборот – упорно и неразрешимо все растет и растет. Бесчисленное количество ночей я провел во снах под его влиянием, когда только звездное небо было у меня перед глазами, и огромный серебристый шар посреди бесконечного космоса, и они манили меня к себе. Иногда в такие минуты мне хотелось взлететь. Шар выглядел очень натурально, я видел его металлический отсвет, эти блики полированного покрытия, и мне казалось, что я уже возле него, приближаюсь все ближе и ближе, но он не пускает меня, хотя деваться ему некуда. Я словно оказался связан по рукам и ногам, и все мои попытки проходили впустую. Неприятные сны, хмарь с непогодой и чувство чего-то незавершенного буквально угнетали меня, заставляя смотреть на движения мира из-за стекла окна кабинета. И если бы нынешняя череда лениво упорядоченного времени домашнего сидения не предоставила мне возможность сосредоточиться на отложенных проектах и занятиях, то я бы просто сорвался и уехал куда-нибудь. К счастью, в этот промозглый день, аккурат после урока французского, меня навестил Ромашкин с супругой, и мы наконец-то засели за письменным столом, составляя план, где еще совсем недавно я выписывал сложносочиненные предложения.

Один из таких проектов, обсуждаемых мною с Андреем Петровичем еще в Туле, был связан с ликвидацией безграмотности. На первых порах в именье и соседних деревнях. Тогда наши акценты были расставлены на молодежь мужского пола шести-четырнадцати лет, но с возникновением, так сказать, «военного поселения» из тридцати рекрутов, которые имели непонятный статус, фактически крепостных по купчей и одновременно, по казенным бумагам «мертвых душ», утонувших при переправе, планы существенно изменились. Первоначальные знания счета, азбуки и чтение по слогам им втолковывал одноногий фельдфебель, приставленный к делу по просьбе Полушкина. Худо-бедно ветеран справлялся, а вот с расширенной программой обучения полагаться на него уже не стоило. Фельдфебель просто не обладал нужными знаниями. Этим стал заниматься Ромашкин, неожиданно проявив способности к армейским дисциплинам, в особенности к теоретическим основам артиллерии, диверсионному и снайперскому делу. С детьми же все пошло как по накатанному тракту, так как уже существовала основа, заложенная Семечкиным, учившего детей помаленьку. Еще к середине осени, в авральном режиме, наконец-то появилось помещение, где можно было осуществить нашу задумку. Школа возле рабочего общежития состояла из двух классных комнат с общей печью, со столовой и, размещаясь в одноэтажном кирпичном здании, была более чем скромна. По крайней мере, без мраморных балконов под надзором каменных львов у подъезда и паркета в залах, зато с хорошим освещением, оснащением для учебы и тремя преподавателями из друзей Клауса Ивановича. Может, и не самыми лучшими педагогами (учителя из недоучившихся студентов те еще наставники), зато не потерявшие веру в справедливое, лучшее и доброе, а эти качества для становления личности, по моему мнению, одни из самых главных. Иначе из-за парты выйдет просто грамотный циник. Надеюсь, они смогут донести до своих подопечных, как безгранично поприще деятельности человека: ведь едва он осознает свое бытие, едва почувствует свои силы, и ему, юному созданию мира, вся вселенная раскрывает свои сокровища и, покоряясь могуществу его мысли, снаряжает всеми орудиями, нужными ему для совершения подвига. И если, прислушиваясь к себе, ученик различает какой-то таинственный зов, манящий его подобно колокольчику феи, в туманную, неизведанную даль, – он словом, пером, кистью, резцом, звуками музыки вызывает из своей души новые миры, полные очарования и жизни. Он углубляется в природу, допытывается ее тайн и раскрывает их людям, как когда-то Прометей, в живом знании. Вот кого должен вырастить и воспитать настоящий учитель. Ведь он честным, бескорыстным трудом, благородным призрением личных выгод, готовностью самопожертвования в деле правды и несения знаний водворяет добро, которое назначило провидение для его деятельности, во имя самой жизни.