Средство от Алкивиада - [5]

Но это было еще не самым страшным. Была запятнана наша честь! Мы жестоко страдали от унижения и стыда, от того, что позволили свернуть себя в бараний рог и напялить на шею ярмо. Нас, старую гвардию, нас, знаменитую компанию бездельников, заставили работать, как каких-то несчастных зубрил!

История эта получила широкую огласку не только в школе, но и за ее стенами. На нас смотрели кто с насмешкой, кто с сочувствием. А это злило нас больше всего. Наш класс называли «восьмым влипнувшим», «карантинным»…

Большая часть класса с тупым безразличием подчинилась насилию. Ребята смирились и взялись за зубрежку. Но наша знаменитая шайка бездельников' не могла снести подобного позора. Всеми силами мы старались улизнуть от внимательных взглядов гогов, с тем чтобы сообща обдумать способы спасения.

Собрания наши проходили в основном в Коптильне - небольшом здании в нашем школьном саду. Когда-то во время оккупации здесь тайно коптили колбасы. До наших дней сохранились еще черный закопченный потолок, разрушенная печь и множество крюков в стенах. В воздухе еще чувствовался чуть заметный запах дыма. В наши дни часть Коптильни была отведена под служебную квартиру сторожихи Венцковской. а остальная - под склад. Там хранился садовый инвентарь, соломенные маты, поломанные, предназначенные для сожжения скамьи и разный школьный хлам. Двери этого склада были на запоре, но в него можно было забраться, сдвинув одну из досок, которая держалась на честном слове, а точнее, на единственном гвозде.

Это был великолепный приют. Сторожиха Венц-ковская сначала сердилась и пыталась нас выжить, но потом мы нашли с ней общий язык. Несколько пакетов крупы, хлебные корки и остатки завтраков решили дело в нашу пользу. Она была страстной любительницей домашней птицы, которую содержала в большом количестве, из-за чего у нее были постоянные стычки с Диром. Но ему трудно было бороться с Вейцковской: у нее имелись перед школой несомненные заслуги. Вместе с мужем она во время оккупации сберегла различные школьные коллекции, ценные приборы физического кабинета и химической лаборатории и даже спасла школу от пожара. Ее муж, можно сказать, отдал за это жизнь: арестованный немцами, он погиб в лагере.

Да, одолеть Венцковскую было трудно, тем более что без нее школа не была бы школой. Ну, а мы, конечно, сделали из этого соответствующие выводы и старались поддерживать с ней хорошие отношения. Впрочем, это оказалось нетрудно. Нужно было лишь время от времени проявлять заботу о ее птице и приносить ее питомцам соответствующую дань. Называлось это у нас «жертвоприношением богу Птах».

Вторым нашим пристанищем была так называемая Обсерватория, или маленькая комнатка с застекленной крышей на школьном чердаке. Во время войны немцы, превратившие школу в казарму, организовали там пост противовоздушной обороны. В наши дни, помимо различного школьного хлама, здесь было нечто вроде кладбища неудачных произведений, созданных на уроках труда. Проникнуть сюда было нетрудно. Для этого надо было только попросить у Венцковской ключ.

Впрочем, мы предпочитали Обсерватории Коптильню. Коптильня принадлежала нам, и только нам, а уж одно это создавало какое-то особое настроение. Места здесь было много, соломенные маты служили великолепными лежанками, а труба обогревала лучше печки. Только сильные морозы выгоняли нас отсюда и вынуждали оккупировать Обсерваторию, где имелось центральное отопление.

Поэтому я очень удивился, когда на третий день после объявления карантина Засемпа на большой перемене озабоченно объявил:

- Друзья, сегодня мы собираемся в Обсерватории, занимайте места, а я скоро приду.

- Почему в Обсерватории?

- Потом узнаете.

- Что-нибудь случилось?

- Да.

- Что-нибудь неприятное?

- Пожалуй, - пробормотал он, но от дальнейших объяснений уклонился.

Обсерватория, как всегда в погожие дни, когда школьники все перемены проводили на спортплощадке, была пуста. Но не прошло и двух минут, как на скрипучих ступеньках послышались твердые шаги и перед нами предстал розовощекий, чернобровый юноша, с волнистыми волосами. За ним в Обсерваторию с чрезвычайно серьезной миной проскользнул Засемпа и старательно закрыл за собой дверь на задвижку.

- Это Али-Баба из одиннадцатого, - представил он чернобрового. - Познакомьтесь.

Мы все встали, с интересом поглядывая на Бабинского, по прозвищу Али-Баба. Это был член славной шайки четвероруких, к которой ученики младших классов относились с большим почтением. Али-Баба поморщился и небрежно кивнул.

- Садитесь, товарищ, - сказал Засемпа, пододвигая четверорукому кресло на трех ножках.

Али-Баба критическим взглядом окинул кресло, отодвинул его и, ловко подтянувшись на руках, взобрался на разбитую старомодную кафедру.

- Вы, товарищ, будете жевать или щелкать? - Засемпа вытянул измазанные чернилами руки: в одной он держал американскую жевательную резинку, в другой - тыквенные семечки.

Али-Баба высокомерно усмехнулся и отрицательно покачал головой.

- Перейдем сразу к делу, - сказал он. - Мы поневоле вынуждены были обратить внимание на вашу деятельность. Вы все, товарищи, на протяжении вот уже трех дней приковываете к себе нездоровый интерес и нарушаете почтенные традиции нашей школы.