Средневековые города и возрождение торговли - [40]

С Италии консулат распространился на города Прованса, очевидное доказательство его полного приспособления к нуждам среднего класса. Марсель имел консулов с начала XII в. или, по крайней мере, с 1128 года.^[135] Мы находим их в Арле и в Ниме, пока мало-помалу они не распространились в южной Франции; вместе с торговлей распространялись и политические перемены, которые эта торговля вела за собой на буксире. Почти около того же времени, как и в Италии, муниципальные учреждения выросли во Фландрии и на севере Франции.

Здесь нет ничего удивительного в том, что эта страна, похожая на Ломбардию, стала ареной оживленной деятельности. К счастью, источники информации здесь более обильны и более ценны. Они делают возможным проследить точной ход событий.

Это не епископские города, которые здесь стоят на первом месте. Рядом с ними должны быть отмечены другие центры деятельности; внутри их стен создались эти коммуны, природу которых очень важно понять. Самая древняя коммуна и, к счастью, лучше всего известная, коммуна Камбре. В течение XI в. успехи этого города были очень значительны. У подножия основного города вырос торговый пригород, который в 1070 году был окружен стеной. Население этого пригорода выносило с недостаточным терпением власть епископа и его кастеллана. Оно готовилось тайно к революции, когда в 1077 году епископ Герард Второй должен был отлучиться, чтобы получить в Германии инвеституру из рук императора. Он едва отправился в путь, как под управлением самых богатых купцов города, население восстало, овладело воротами и объявило коммуну. Беднота, ремесленники и ткачи в особенности еще более страстно кинулись в борьбу, когда реформатор священник, называемый Рамирд, объявил им, что епископ симонист и заразил их сердца мистицизмом, который в то же самое время охватил и ломбардских. Как и в Италии, религиозный пыл придал силу их политическим требованиям, и коммуне присягнули среди всеобщего энтузиазма.^[136]

Коммуна Камбре была самой старой из всех, какие известны на севере от Альп. Кажется она была, с одной стороны, боевой организацией, а с другой — средством общественного опасения. Действительно, было необходимо предупредить возвращение епископа и приготовиться для борьбы с ним. Нужда в единодушных действиях была настоятельная. Клятва была взята ото всех, установлена необходимая солидарность; это была ассоциация, основанная на клятве граждан накануне битвы, что составляло характерную черту этой первой коммуны. Ее успехи были однако эфемерны. Епископ, получив известие о событиях, вернулся назад и имел успех в восстановлении своей власти на это время. Но опыт жителей Камбре не замедлил вызвать подражание. Следующие годы были отмечены учреждением коммуны в большинстве городов северной Франции, в С. Кентене около 1080 г., в Бове около 1099 г., в Нуайоне в 1108 г., 1109 г., в Лане в 1115 году, В продолжение начального периода существования коммун, средний класс и епископы жили в состоянии постоянной вражды и, так сказать, готовы были открыть всегда войну. Только сила могла решить спор между такими противниками, одинаково убежденными в своих правах. Иве Шартрский убеждал епископов не уступать и считать пустыми обещания, которые, под угрозой насилия, они часто давали бюргерам.^[137] Гиберт Ножанский, с своей стороны, говорит с смешанным чувством презрения и страхом об этих чумных коммунах, которые сервы создали против своих господ, чтобы ускользнуть от власти и покончить с совершенно законными правами.^[138]

Несмотря на все это, коммуны победили. Не только они имели силу, которую давала им масса, но и монархия, которая во Франции, с начала царствования Людовика VI, начала возвращать утерянные позиции, заинтересовалась их делами. Как папы в борьбе с германскими императорами полагались на патаренов Ломбардии, так монархи Капетинги в XII в. покровительствовали успехам среднего класса. Здесь не может быть вопроса о том, чтобы приписывать Капетингам политический принцип; на первый взгляд, их поведение кажется полным противоречий, но тем не менее верно, что в общем они имели тенденцию поддерживать города. Определенный интерес монархов был в том, чтобы поддержать противников гордого феодализма. Естественно, помощь давали всюду, где ее можно было дать без того, чтобы обязываться перед этими средними классами, которые, поднимаясь против своих феодалов, по своим намерениям и целям, сражались в интересах королевской прерогативы. Принять короля, как арбитра в своих спорах, значило для боровшихся сторон признать его суверенитет. Вступление бюргеров на политическую сцену имело своим последствием ослабление договорного начала феодального государства в пользу начала монархического. Невозможно было, чтобы королевская власть не отдавала себе отчета в этом и чтобы она не использовала каждую возможность показать свою добрую волю коммунам, которые так полезно действовали в интересах монархии.

В специальном обозначении именем коммуны этих епископских городов севера Франции, где муниципальные институты были результатом восстания, нет преувеличения ни их важности, ни их оригинальности. Здесь нет оснований доказывать, что тут была существенная разница между городами коммунами и другими городами. Города отличались одни от других только случайными характерными особенностями.