Средневековая философия и цивилизация - [41]
Истина не может противоречить истине. Фома Аквинский пишет, что музыка зависит от применения математических принципов, которые, следовательно, не могут идти вразрез, но она не имеет отношения к их обоснованности, – это не ее дело. Допуская факт откровения – а в середине Средних веков никто не ставил это под сомнение, – отношение схоластиков логично. Генрих Гентский решает этот вопрос лаконично, когда говорит: «Если мы допустим (supposito), что теологические доктрины верны, мы не можем допустить, что другие доктрины могут им противоречить»[182].
То, что запрет является исключительно негативным по характеру, явствует из статута факультета искусств 1272 года. Этот статут просто предписывает «артистам» (artistae) «determinare contra fidem»; но он не приказывает им «determinare pro fide»[183]. Никто не следует этому простому правилу с большей широтой ума, чем это делал Фома Аквинский; и его знаменитая позиция относительно вечности мира есть достаточное доказательство этого факта. Так, Библия учит, что Бог создал Вселенную в мгновение ока. Чтобы избежать возражения против этой догмы, Фома игнорирует тезис, что Вселенная вечна. Но он утверждает, что идея о вечном творении не противоречива, потому что вечность мира не будет в оппозиции ее случайности[184].
И наконец, что касается воздействия на философию, этот запрет относится только к вопросам, которые толкуют и философия, и теология. Запрет не имеет силы, если только не затронуты обе сферы, следовательно, на философию оказывалось влияние лишь в очень ограниченной степени.
С таким пониманием схоластической концепции мы можем стремиться оценить истинность их взгляда на взаимоотношения философии и теологии.
Результаты конечно же будут разнообразными в зависимости от принятия или непринятия христианства и особого значения придаваемого идее откровения. Но мы здесь имеем дело с исторической проблемой. Несомненно, с этой точки зрения не может быть сомнений относительно положения, которое фактически занимала схоластика XIII века.
VI. Решение и урегулирование этой проблемы
Теперь мы в состоянии оценить общепринятый взгляд схоластической философии, который был дан в начале этой лекции. Определение, которое цитировалось – принятое большинством историков средневековой философии, – представляет схоластическую философию как по существу религиозную.
Конечно, можно сказать о схоластической философии, что она в значительной степени подпитывается религией. Однако это верно в настолько общем смысле, что этот факт оказался нерелевантным для целей определения. Эта философия развивалась в общественной атмосфере, в которой религия была главенствующей. Под чарами такой ментальности теологические исследования пользовались большим престижем, чем философские. Близость факультетов теологии и философии привнесла нечто вроде страсти к комбинированию (но не смешиванию) философских и теологических вопросов в одном труде. Наконец, в отношении сферы морали философия считалась интеллектуалами Средневековья предварительным шагом к стремлению к счастью. Но это религиозное влияние затрагивает всю остальную деятельность, которая и составляла цивилизацию XIII века, – политика, искусство, мораль. Религиозное влияние – это относительная особенность наряду со многими другими, но именно из-за того, что эта особенность принадлежит цивилизации, она принадлежит всем ее факторам и не свойственна одной лишь философии, которая является одним из этих факторов. Отсюда она столь же неадекватна определению философии, как будет, например, описание дуба путем отсылки к составу почвы, которую его корни разделяют с вязом, березой и другими деревьями в лесу. Можно понять, почему историки, которые специализировались на изучении средневековой цивилизации[185], выделяли для критики доминирующую озабоченность спасением в схоластике XIII века и считали это достаточно типичным. Но кажется неправдоподобным, что труды, которые трактуют исключительно историческое изложение философского учения, должны довольствоваться таким поверхностным суждением, да и сама процедура кажется мне неприемлемой.
В дополнение к общей критике, которой мы сейчас подвергли это определение на основании недостаточности, можно подумать о некоторой частной критике, основываясь на наши предыдущие научные изыскания.
Другие говорили, что схоластика есть философия, поставленная на службу доктрине, уже установленной церковью. Вовсе нет. Ставить философию на службу теологии – значит использовать апологетику, а апологетика, которая предлагает продемонстрировать рациональный характер догм заранее установленных, происходит из схоластической теологии, а не из схоластической философии. Давать определение какому-либо понятию в соответствии с подробной процедурой Аристотеля – значит сказать, что представляет собой вещь, а не только то, чем она не является.
Тогда поставлена ли схоластика в такую зависимость от теологии, чтобы следовать ей без каких бы то ни было противоречий? Ответ на этот вопрос утвердительный при условии, что основы общие. Но вопрос состоит в том, достаточно ли этой зависимости, чтобы составить полное определение, и тогда ответ должен быть отрицательным. Прежде всего потому, что эта зависимость просто расставляет границы или пределы, за которые нельзя пройти. Она не трактует то, что за ними многочисленные философские доктрины, которыми теология не интересуется, но в определении которых заинтересованы мы. Схоластическая философия включает в себя обширные области, которые не вступают в конфликт со сферой теологии
Данное издание стало результатом применения новейшей методологии, разработанной представителями санкт-петербургской школы философии культуры. В монографии анализируются наиболее существенные последствия эпохи Просвещения. Авторы раскрывают механизмы включения в код глобализации прагматических установок, губительных для развития культуры. Отдельное внимание уделяется роли США и Запада в целом в процессах модернизации. Критический взгляд на нынешнее состояние основных социальных институтов современного мира указывает на неизбежность кардинальных трансформаций неустойчивого миропорядка.
Монография посвящена исследованию становления онтологической парадигмы трансгрессии в истории европейской и русской философии. Основное внимание в книге сосредоточено на учениях Г. В. Ф. Гегеля и Ф. Ницше как на основных источниках формирования нового типа философского мышления.Монография адресована философам, аспирантам, студентам и всем интересующимся проблемами современной онтологии.
Книга посвящена интерпретации взаимодействия эстетических поисков русского модернизма и нациестроительных идей и интересов, складывающихся в образованном сообществе в поздний имперский период. Она охватывает время от формирования группы «Мир искусства» (1898) до периода Первой мировой войны и включает в свой анализ сферы изобразительного искусства, литературы, музыки и театра. Основным объектом интерпретации в книге является метадискурс русского модернизма – критика, эссеистика и программные декларации, в которых происходило формирование представления о «национальном» в сфере эстетической.
Книга содержит собрание устных наставлений Раманы Махарши (1879–1950) – наиболее почитаемого просветленного Учителя адвайты XX века, – а также поясняющие материалы, взятые из разных источников. Наряду с «Гуру вачака коваи» это собрание устных наставлений – наиболее глубокое и широкое изложение учения Раманы Махарши, записанное его учеником Муруганаром.Сам Муруганар публично признан Раманой Махарши как «упрочившийся в состоянии внутреннего Блаженства», поэтому его изложение без искажений передает суть и все тонкости наставлений великого Учителя.
Автор книги профессор Георг Менде – один из видных философов Германской Демократической Республики. «Путь Карла Маркса от революционного демократа к коммунисту» – исследование первого периода идейного развития К. Маркса (1837 – 1844 гг.).Г. Менде в своем небольшом, но ценном труде широко анализирует многие документы, раскрывающие становление К. Маркса как коммуниста, теоретика и вождя революционно-освободительного движения пролетариата.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Жан-Кристоф Рюфен, писатель, врач, дипломат, член Французской академии, в настоящей книге вспоминает, как он ходил паломником к мощам апостола Иакова в испанский город Сантьяго-де-Компостела. Рюфен прошел пешком более восьмисот километров через Страну Басков, вдоль морского побережья по провинции Кантабрия, миновал поля и горы Астурии и Галисии. В своих путевых заметках он рассказывает, что видел и пережил за долгие недели пути: здесь и описания природы, и уличные сценки, и характеристики спутников автора, и философские размышления.
В настоящей книге американский историк, славист и византист Фрэнсис Дворник анализирует события, происходившие в Центральной и Восточной Европе в X–XI вв., когда формировались национальные интересы живших на этих территориях славянских племен. Родившаяся в языческом Риме и с готовностью принятая Римом христианским идея создания в Центральной Европе сильного славянского государства, сравнимого с Германией, оказалась необычно живучей. Ее пытались воплотить Пясты, Пржемыслиды, Люксембурга, Анжуйцы, Ягеллоны и уже в XVII в.
Балерина в прошлом, а в дальнейшем журналист и балетный критик, Джули Кавана написала великолепную, исчерпывающую биографию Рудольфа Нуреева на основе огромного фактографического, архивного и эпистолярного материала. Она правдиво и одновременно с огромным чувством такта отобразила душу гения на фоне сложнейших поворотов его жизни и борьбы за свое уникальное место в искусстве.
Павел Дмитриевич Брянцев несколько лет преподавал историю в одном из средних учебных заведений и заметил, с каким вниманием ученики слушают объяснения тех отделов русской истории, которые касаются Литвы и ее отношений к Польше и России. Ввиду интереса к этой теме и отсутствия необходимых источников Брянцев решил сам написать историю Литовского государства. Занимался он этим сочинением семь лет: пересмотрел множество источников и пособий, выбрал из них только самые главные и существенные события и соединил их в одну общую картину истории Литовского государства.