Средневековая философия и цивилизация - [40]

Где еще может глубоко религиозный дух средневековых speculation проявляться более понятно, как не в этих опрометчивых попытках? Он был религиозным до безрассудства. Не найти лучшего слова, чтобы охарактеризовать отношение сторонников латинского аверроизма, которых это так глубоко волновало в Парижском университете в XIII и XIV веках. Не желая отрицать ни католическую веру, ни сплошную массу философских доктрин, которые состояли в вопиющем противоречии с этой верой, они нашли оригинальный прием, и им было изумительное учение о двойственности истины. «То, что верно в философии, – говорилось тогда, – может быть ложно в теологии и наоборот»[179].

Каковы бы ни были эти различные позиции – и каков бы ни был в них религиозный интерес, – они оказали очень важное воздействие на отношения философии и теологии. Ведь теолог имел обыкновение касаться огромного количества философских вопросов ради своей апологетики. Поскольку ни одна наука не носит больше, чем философия, отпечатка того, кто ее трактует, каждый теолог, таким образом, сохраняет и развивает свое собственное философское отношение. Более того, он опять мог бы почувствовать притягательность определенных философских проблем, мог освежить память своих слушателей – «propter imperitos» (ради несведующих), говорит Генрих Гентский; в обоих случаях он совершил глубокое и продолжительное вторжение в области, припасенные для философии. В результате философия становится востребованной как на факультете искусств, так и на факультете теологии, – определенно беспристрастная на первом и откровенно апологетическая на последнем.

Простое объяснение такого педагогического явления, необычного для Средневековья, которое так сильно озадачивало историков, – это смешение вопросов философских и теологических в Summae, Quodlibeta, Quaestiones Disputatae и почти во всех средневековых трудах.

Если рассматривать лишь название Summa Theologica («Сумма теологии»), которое дали своим главным трудам Александр из Гэльса, Фома Аквинский, Генрих Гентский и другие, можно подумать, что это великие произведения, в которых философии нет места. Но пусть здесь не будет обмана. В этих пространных произведениях содержатся подлинно философские трактаты. Достаточно будет сослаться на часть великой Summa Фомы Аквинского, где можно найти целые трактаты по психологии, этике и юриспруденции[180].

Религиозная ментальность того времени создала также третью категорию связи, существующую не между философией и теологией, а между субъективными намерениями философов и объективными целями, которым они подчиняли все свои учения, которые были не чем иным, как обретением счастья. Взгляды всех были прикованы к будущей жизни. На полях Summa Contra Gentiles («Сумма против язычников»), грубым почерком начертанные самим Фомой, мы находим различные благочестивые мольбы (ave, ave Maria) [181]. Как писал Данте в «Божественной комедии», «хотя проклятым людям, здесь живущим, ⁄ К прямому совершенству не прийти, ⁄ Их ждет полнее бытие в грядущем» (пер. М. Лозинского), так и интеллектуалы XIII века соотносят свои исследования, какие бы они ни были – астрономия, математика, науки наблюдения, а также философия, – со своими личными стремлениями к христианскому счастью.

Не было разницы между ними и художниками, скульпторами или архитекторами, которые также трудились во славу Господа и собственного спасения, или даже правителями и королями, которыми двигало желание не попасть в ад и заслужить небеса и которые не скрывали этого в своих официальных актах. Но намерение было делом духовного сознания, оно менялось безотносительно политики королей, или красоты произведений искусства, или ценности философской системы. Схоластики в этом случае прибегли бы к знаменитому отличию finis operis (работы как таковой) от finis operantis (намерение, с которым она была сделана).

Подводя итог: ни общественное превосходство теологов, ни состав теологической апологетики, ни религиозные тенденции мыслителей не были препятствием к независимости философии. Однако эти три факта вполне проясняют, что философия в XIII веке тоже купалась в общей религиозной атмосфере, которая пропитывала все остальное.

V. Подчиненность философии католической теологии в свете этого анализа

Но, поскольку мы подняли в общих чертах вопрос отношений между философией и религией в XIII веке, есть последняя категория связей, о которых осталось поговорить и которые очень близко соприкасаются с самой философской доктриной, – запретительное или негативное подчинение философии теологии. Глубоко убежденная, что католическая догма есть выражение непогрешимого слова Божьего; убежденная, с другой стороны, что истина не может ниспровергнуть истину без ниспровержения принципа противоречия и без вовлечения всех этих убеждений в руины ниспровержения, схоластика приходит к следующему заключению: философская доктрина не может в действительности противоречить теологической, значит, ей запрещается делать это.

Чтобы понять точное значение этого запрещения, мы должны рассмотреть три пункта: во-первых, оно основано на принципе солидарности с истиной, во-вторых, оно затрагивает отказ от противоречий, а не подтверждение несомненных доказательств, и, в-третьих, оно влияет на философию лишь отчасти, то есть настолько, насколько ее сфера принадлежит одновременно (но с иной точки зрения) теологии. Давайте рассмотрим каждый из них по очереди.