Средневековая философия и цивилизация - [38]
Разве может быть по-другому в эпоху, когда католичество оставляет свой отпечаток на всей цивилизации? Чтобы оценить этот отпечаток, недостаточно обратиться к «Золотой легенде», или апокрифическим евангелиям, которые дают пищу людской набожности. Недостаточно собрать народные суеверия, такие как встречаются в посланиях епископа к пастве и анекдотах и рассказах Цезария Гейстербахского. Недостаточно отметить крайности, вызванные благоговением перед мощами, конфликты между настоятелями монастырей и епископами или городскими буржуа и приверженцами феодального строя, кого разделяет материальный интерес. Эти многие странности бледнеют перед великим фактом, что католическая религия вдохновляла общество и управляла его моралью, его искусством и его мыслью. Самые независимые государственные деятели – Филипп Август или Людовик Святой во Франции, Симон де Монфор или Эдуард I в Англии, Фридрих II или Рудольф Габсбург в Германии, Фердинанд Кастильский – все признавали католическую церковь как необходимую основу социальной структуры, даже когда их политика приводила их в конфликт с папством, чтобы избавиться от его покровительства. Та же пылкая вера, которая пробудила Крестовые походы, также породила новые монашеские ордена доминиканцев и францисканцев, которые происходили из самых разных социальных слоев и так высоко подняли веру и мораль в массах. Даже еретическое движение, которое появилось в Лангедоке, Шампани и Фландрии, говорит о живучести религиозного чувства. Несмотря на дух оппозиции к Церкви, век Филиппа Августа остается эпохой католической веры[172]. Ее догмами и ее моралью христианство пронизывало жизни отдельных людей, семей и народов. Под влиянием христианских идеалов и канонического права ростовщичество и начисление процентов были запрещены; справедливые цены и справедливая плата за работу правили ремеслом и торговлей. В корпорации работа считалась священной, мастера были равны, искусство родственно ремесленничеству, непременный атрибут шедевра гарантировал качество изготавливаемого продукта. Поскольку человек работал для Бога, XIII столетие сумело впервые покрыть землю Франции, а потом Германии гигантскими соборами, ограненными подобно драгоценным камням.
К тому же тесный союз между религией и красотой заблистал в трудах того периода. Rationale divinorum officiorum («Значения божественных служб») Вильгельма Дуранда, епископа Менде, подробно объясняет, что соборы являются одновременно чудом искусства и символом молитвы. Амьенский собор, который был самым совершенным из величайших французских памятников, является замечательной демонстрацией эстетических ресурсов первоначального варианта. Собор Шартра не менее блестяще демонстрирует свои иконографические ресурсы. У каждого камня есть свой язык. Украшенный скульптурами, Шартрский собор представляет собой целую религиозную программу. Для людей он великая книга священной истории, катехизис в образах. Подумайте об Амьене или Шартре, Париже или Лане. В каждой линии проявляется предназначение, задуманного для масс; с любого угла взгляд приковывается к алтарю, который подводит итог идеи жертвенности. Фрески и витражи Джотто дышат ароматом религии; стихи святого Франциска, воспевающие природу, возносят душу к Богу; и Данте писал Кану Гранде делла Скала, тирану Вероны, что желает посредством своих стихов вырвать жизнь из состояния несчастья и поставить ее на путь вечного счастья[173]. Искусство во всех его формах демонстрирует неизменную связь между религией и красотой.
Религиозный дух, который пронизывал все, неизбежно должен был ощущаться также в сфере науки и особенно философии. Мы посмотрим на этот вопрос – столь сложный и столь малопонятный – с новой стороны, стремясь ясно понять отношения схоластической философии и католицизма. В чем же состоит эта связь между философией и религиозной средой? Как можно примирить ее с той доктринальной независимостью, на которую философы так яростно претендуют?
IV. Связь философии с религией, не влияющая на целостность первой
Легко добиться согласованности для определенной группы связей, которые я бы назвал внешними и которые, следовательно, не могут в действительности влиять на философскую доктрину. Они не менее созвучны умонастроениям того времени и демонстрируют совершенную гармонию, существующую между схоластической философией и средневековой цивилизацией. Мне кажется, что можно свести эти внедоктринальные отношения к трем категориям, которые мы должны кратко рассмотреть.
Первая категория – это результат общественного превосходства теологов; и это указывает на то, что философия по большей части есть подготовительный этап для изучения теологии. То, что теология занимает почетное место в полном цикле обучения, и то, что она располагается на вершине пирамиды знаний, нас не должно удивлять: ведь любое приобретение знаний подчинялось духовному сословию. XIII век в этом лишь продолжил традиции раннего Средневековья. Парижский университет, родившийся из школ Нотр-Дама, насчитывал только духовных лиц среди своих профессоров, и эта профессура имела самые близкие отношения с канцлером Нотр-Дама с папством. Многие и сами были канониками либо в Париже, либо в провинции, либо за границей. Не говоря уже о францисканцах или доминиканцах, которые были самыми блестящими преподавателями в университете, перевод трудов с греческого и арабского – столь важный для Запада – был обязан своим выполнением священнослужителям Толедо или монахам из Греции и с Сицилии. Короче говоря, все соучастники в великом пробуждении XIII века являются священнослужителями.
«Что такое событие?» — этот вопрос не так прост, каким кажется. Событие есть то, что «случается», что нельзя спланировать, предсказать, заранее оценить; то, что не укладывается в голову, застает врасплох, сколько ни готовься к нему. Событие является своего рода революцией, разрывающей историю, будь то история страны, история частной жизни или же история смысла. Событие не есть «что-то» определенное, оно не укладывается в категории времени, места, возможности, и тем важнее понять, что же это такое. Тема «события» становится одной из центральных тем в континентальной философии XX–XXI века, века, столь богатого событиями. Книга «Авантюра времени» одного из ведущих современных французских философов-феноменологов Клода Романо — своеобразное введение в его философию, которую сам автор называет «феноменологией события».
В книге, название которой заимствовано у Аристотеля, представлен оригинальный анализ фигуры животного в философской традиции. Животность и феномены, к ней приравненные или с ней соприкасающиеся (такие, например, как бедность или безумие), служат в нашей культуре своего рода двойником или негативной моделью, сравнивая себя с которой человек определяет свою природу и сущность. Перед нами опыт не столько даже философской зоологии, сколько философской антропологии, отличающейся от классических антропологических и по умолчанию антропоцентричных учений тем, что обращается не к центру, в который помещает себя человек, уверенный в собственной исключительности, но к периферии и границам человеческого.
Опубликовано в журнале: «Звезда» 2017, №11 Михаил Эпштейн Эти размышления не претендуют на какую-либо научную строгость. Они субъективны, как и сама мораль, которая есть область не только личного долженствования, но и возмущенной совести. Эти заметки и продиктованы вопрошанием и недоумением по поводу таких казусов, когда морально ясные критерии добра и зла оказываются размытыми или даже перевернутыми.
Книга содержит три тома: «I — Материализм и диалектический метод», «II — Исторический материализм» и «III — Теория познания».Даёт неплохой базовый курс марксистской философии. Особенно интересена тем, что написана для иностранного, т. е. живущего в капиталистическом обществе читателя — тем самым является незаменимым на сегодняшний день пособием и для российского читателя.Источник книги находится по адресу https://priboy.online/dists/58b3315d4df2bf2eab5030f3Книга ёфицирована. О найденных ошибках, опечатках и прочие замечания сообщайте на [email protected].
Эстетика в кризисе. И потому особо нуждается в самопознании. В чем специфика эстетики как науки? В чем причина ее современного кризиса? Какова его предыстория? И какой возможен выход из него? На эти вопросы и пытается ответить данная работа доктора философских наук, профессора И.В.Малышева, ориентированная на специалистов: эстетиков, философов, культурологов.
Монография посвящена исследованию становления онтологической парадигмы трансгрессии в истории европейской и русской философии. Основное внимание в книге сосредоточено на учениях Г. В. Ф. Гегеля и Ф. Ницше как на основных источниках формирования нового типа философского мышления.Монография адресована философам, аспирантам, студентам и всем интересующимся проблемами современной онтологии.
Жан-Кристоф Рюфен, писатель, врач, дипломат, член Французской академии, в настоящей книге вспоминает, как он ходил паломником к мощам апостола Иакова в испанский город Сантьяго-де-Компостела. Рюфен прошел пешком более восьмисот километров через Страну Басков, вдоль морского побережья по провинции Кантабрия, миновал поля и горы Астурии и Галисии. В своих путевых заметках он рассказывает, что видел и пережил за долгие недели пути: здесь и описания природы, и уличные сценки, и характеристики спутников автора, и философские размышления.
Балерина в прошлом, а в дальнейшем журналист и балетный критик, Джули Кавана написала великолепную, исчерпывающую биографию Рудольфа Нуреева на основе огромного фактографического, архивного и эпистолярного материала. Она правдиво и одновременно с огромным чувством такта отобразила душу гения на фоне сложнейших поворотов его жизни и борьбы за свое уникальное место в искусстве.
В настоящей книге американский историк, славист и византист Фрэнсис Дворник анализирует события, происходившие в Центральной и Восточной Европе в X–XI вв., когда формировались национальные интересы живших на этих территориях славянских племен. Родившаяся в языческом Риме и с готовностью принятая Римом христианским идея создания в Центральной Европе сильного славянского государства, сравнимого с Германией, оказалась необычно живучей. Ее пытались воплотить Пясты, Пржемыслиды, Люксембурга, Анжуйцы, Ягеллоны и уже в XVII в.
Павел Дмитриевич Брянцев несколько лет преподавал историю в одном из средних учебных заведений и заметил, с каким вниманием ученики слушают объяснения тех отделов русской истории, которые касаются Литвы и ее отношений к Польше и России. Ввиду интереса к этой теме и отсутствия необходимых источников Брянцев решил сам написать историю Литовского государства. Занимался он этим сочинением семь лет: пересмотрел множество источников и пособий, выбрал из них только самые главные и существенные события и соединил их в одну общую картину истории Литовского государства.