Среди тибетцев - [23]
Гопа приветствовал нас абрикосами и сыром, а затем проводил к месту для лагеря ― лужайке на пологом склоне ивовой рощи со множеством естественных беседок из изящного клематиса восточного (Clematis orientalis). Мы установили палатки, на столе стоял послеобеденный чай, мелодично звенел хрустальный ручей, неблагозвучный гул гонгов и бой барабанов, доносящийся из замкового храма, смягчался расстоянием, воздух был прохладен и свеж, передний план заливал лимонно-желтый солнечный свет, а на севере, за Индом, вздымался массивный хребет Лех, рассеченный пурпурными и синими расселинами и тянущий свои алые вершины к розовым небесам. В такие моменты особенно остро ощущается очарование и поэзия путешествий.
В Лехе я была вынуждена уволить сейса за ненадлежащее поведение и жестокость по отношению к Гьялпо, и его обязанности взял на себя Мандо. Прежде Гьялпо приходилось держать двум мужчинам, чтобы сейс мог приблизиться к нему, зато когда в Стоке к коню подошел Мандо и принялся его чистить, тот спокойно продолжил есть сено, а затем благодарно положил свою прекрасную голову на плечо юноши и начал тихо ворковать. С этого момента Мандо мог делать с Гьялпо все, что угодно, и между человеком и конем завязалась настоящая дружба.
Ближе к закату нас пригласили в замок Гьялпо, который вблизи не менее живописен, чем издалека, а прилегающая к нему территория очень ухоженная. Массивное каменное строение раскинулось на высокой скале, неровности которой придают ему живописную асимметричность: где-то высота здания составляет шесть этажей, а где-то ― только три. Как и во дворце Леха, стены от самого основания накренены вовнутрь и достигают трех метров в толщину, а балконы из коричневого дерева и серого камня разбавляют монотонность стен. У входа нас встретили несколько лам в красных одеяниях, вместе с которыми мы по грубой лестнице поднялись на пять лестничных пролетов и вошли в приемную, где нас представили Гьялпо, который был окружен толпой монахов. Он тоже был одет в красное и отличался от остальных только неостриженными волосами, серебряной шапкой из парчи, большими золотыми серьгами и браслетами. Лишенный трона и возможности иметь детей, Гьялпо посвятил себя религии. Он украсил крышу своего замка буддийскими символами (их не видно на рисунке), установил на террасе двенадцатиметровый флагшток, на котором развевалась широкая лента такой же длины, полностью исписанная мантрами «Ом Мани Падме Хум», и окружил себя ламами, почти непрестанно проводящими службы в святилище. Накопление добродетели, в буддийской трактовке этого понятия, является его единственной целью в жизни. Гьялпо любит уединение Стока и посещает дворец в Лехе только по случаю зимних игр, когда там собираются веселые, но организованные толпы народа, чтобы наблюдать за скачками, игрой в поло, состязаниями по стрельбе из лука и игрой, напоминающей хоккей. Он заботится о процветании Стока, сажает тополя, ивы и фруктовые деревья, а также тщательно следит за состоянием замка, чод-тенов и мани.
Замок в Стоке столь же массивный, как и наши средневековые сооружения, однако внутри гораздо больше света и пространства. Мне было очень интересно увидеть стиль архитектуры, не имеющий ничего общего с европейским. В интерьере не использовались ни ткани из Манчестера, ни русские безделушки. Комната Гьялпо была покрыта крышей только на шесть футов вдоль стен, где ее поддерживали красные колонны. Над головой темно-синее тибетское небо постепенно заливал закатный румянец, а из окна с крытым каменным балконом открывался чарующий вид на алые хребты, в сгущающихся сумерках казалось, что они состоят из полупрозрачного аметиста. Потолок был расписан арабесками, а в одном конце комнаты находился альков, богато украшенный деревянным резным орнаментом.
Гьялпо, гладколицый, двадцативосьмилетний человек довольно глупого вида, сидел на ковре на полу. Он пригласил нас сесть рядом, затем принесли кофе, мед и абрикосы, но разговор не клеился. Он сам ничего не говорил и не поддерживал тем, предложенных доктором Марксом. К счастью, мы захватили с собой альбомы с набросками, виды нескольких мест были узнаны и очень заинтересовали присутствующих. Ламы и слуги, которые прежде почтительно стояли, сели на пол, чтобы получше рассмотреть рисунки, и даже Гьялпо оживился. Так что наш визит завершился вполне успешно.
В приемной была дверь, ведущая в святилище, куда через некоторое время вошли тридцать лам и начали службу, однако Гьялпо так и остался стоять на своем ковре. Полутьму храма еще более сгущали десятки свисающих с потолка закопченных и пыльных знамен из золотой и серебряной парчи. Помимо обычных буддийских символов там были старинные музыкальные инструменты, изящно инкрустированные черненым золотом или серебром, а также необычайно прочные и мощные луки, изготовленные из искусно соединенных фрагментов рога, чтобы натянуть тетиву такого лука требовалось два человека. Ламы бормотали молитвы со скоростью несущегося поезда, аккомпанируя себе на цимбалах и барабанах, а другие время от времени дули в громадные серебряные трубы, вероятно, аналогичные тем, от звуков которых рухнули стены Иерихона. Из-за двери доносилась музыка, нестройный монотонный гул пронзительных голосов и резкий смрад застоявшегося дыма можжевеловой стружки, прогорклого масла и нестиранной шерстяной одежды. По ночам я часто просыпалась от ржания и фырканья затевающих драку жеребцов, а в неподвижном воздухе постоянно слышались молитвенные песнопения.
