Среди лесов - [9]

Когда они приехали на выпасы, Василий понял, почему Трубецкой не поленился заложить плетушку и свозить гостя за пять километров.

Обычно выпасы в таких местах, как Кузовской район, — это наскоро огороженные и поросшие мелколесьем поскотины; в них много земляники, грибов, а трава скудная.

— Узнаешь? — спросил Трубецкой.

— Трудно узнать. Лес был.

Плетушка, наклоняясь то на одну, то на другую сторону, катилась вдоль прочной изгороди. За ней — ровное место, кусты, пни и ни одного деревца.

— Вырубили — и не жалко, нестоящий лесок-то; солнце траве открыли; потом перегородили на загоны, чтоб не все сразу топтать. Сперва один загон стравим, потом другой, третий, пока до последнего дойдешь, глядишь, уж на первом загоне трава снова поднялась… А-а, вон и кони наши. И Сережка тут… Серге-ей!..

Жеребец, подняв голову, наструнив уши, заржал. Среди пней ходили, отмахиваясь от оводов, кони, не горемычные разинские, лохматые и брюхастые, а рослые, с лоснящимися на солнце крупами.

— Загоны — хорошо. А вот пасете в загонах плохо, — произнес Роднев. — Гляди, как разбрелись, — одна там, другая здесь, не столько съедят, сколько вытопчут. Из-под ноги окармливать траву надо. Фронтом растянуть, сзади и спереди поставить пастухов, отстающих подгонять и вперед не давать заскакивать…

— Фронтом!.. Ишь ты, фронтовик, — хмыкнул Трубецкой.

Подошел, сдержанно улыбаясь, Сергей Гаврилов.

Роднев начал объяснять ему, как надо скармливать траву «из-под ноги».

— Пастухов на это дело не хватит, — усомнился Сергей.

— Хватит. Можно ребятишек, пионеров собрать. Им при конях в удовольствие, — ответил Трубецкой.

Роднев позавидовал: «Легко в таком колхозе было бы работать. На лету хватают!»

6

Под вечер Трубецкой и Роднев, уставшие, сидели на скамейке около правления.

Днем в Чапаевке на улицах тихо — весь народ на работе. Сейчас на соседнем дворе чихал и стрелял не желавший заводиться мотоцикл. Из алюминиевого раструба динамика, висящего над дверями клуба, растекалось по улице: «Не счесть алмазов в каменных пещерах…» Прошли табуном девчата: поверх городских костюмов — цветные платочки, ноги в тесных туфлях на высоких каблуках ступают так, словно пыльная дорога — хрупкий лед. На расстоянии (не слишком далеко и не очень близко — в меру) второй табунок — ребята: фуражки заломлены, плечи расправлены, впереди гармонист. Прошли и, заглушив сладкоголосого индийского гостя, прогремели:

Д-эх, сердце болит,

Да под сердцем токает!

Моя милка на быке

Шофером работает!..

К беседующим подошел унылый Гаврила Тимофеевич.

— Как с горючим? — спросил его Трубецкой.

— Передал, чтоб съездили.

— А проверял, не вернулись?

— Не успел, Алексей Семенович.

— Что ж это ты? Сходи сейчас же, проверь.

Гаврила Тимофеевич послушно кивнул головой: «Хорошо», и отошел.

— Вот ведь человек, пока не ткнешь, не догадается, — проворчал Трубецкой.

— А где у вас секретарь парторганизации? Что ты меня с ним не познакомил? — спросил Роднев.

— Тьфу ты! Из головы вон! Да Гаврила Тимофеевич и есть наш секретарь. Слабоват… Одно — членские взносы собирает, а так — никакой помощи, все больше самому приходится… Не занимаются у нас такими Гаврилами Тимофеевичами, забыли их. У вас Груздев тоже, чай, не золото секретарь. Паникратов только портфельщиков в райкоме разводит. Его уполномоченные, как солдаты, — он скомандует, они маршируют в колхозы…

Василий насторожился: ждал, что Трубецкой скажет еще, но тот замолчал.

Солнце утонуло в дальнем лесу за рекой — день завершался огненным вечером. Раскаленные облака грозно поднялись над землей.

А на земле, на ржаном поле, на прибрежных кустах, на пыльном кустике шиповника при дороге с особенной тихой покорностью угасали дневные краски.

Роднев не торопясь ехал домой. Ему сейчас все казалось легким, все под силу. Да, он проложит дорогу от колхоза Степана Разина к колхозу Чапаева, а от чапаевцев для разинцев прямой путь — путь к науке!

Стемнело, когда он, передав лошадь сторожу в конюшне, пришел в правление. Он думал, что ему с Груздевым и Спевкиным разговоров хватит до полуночи. Но Спевкина в правлении не было. За столом на его месте сидела девушка. Она с каким-то горестным безучастием уставилась в темное окно и платочком, зажатым в кулачок, утирала глаза. Из угла в угол, скрипя половицами, ходил Груздев, сердито теребя ус.

— Что тут случилось? — спросил Роднев.

Груздев остановился.

— Вот участковый агроном из МТС, — кивнул он на девушку, — говорит: больше ноги ее у нас не будет.

— Почему?

— Да все потому, что у наших ребят ветер в головах. Она из Кузовков пешком пришла беседу провести, как договорено было, к восьми часам, а наши — гармошку забрали да все до единого в Починок. Там, видишь ли, у Мишки Бучнева молодежник. Нас со Спевкиным как раз не было, поля обходили.

Девушка, попрежнему отвернувшись, подавленно вздохнула.

— А Спевкин где сейчас?

— Да к этому, будь он неладен, Мишке Бучневу ушел, людей возвращать. — Груздев вдруг забеспокоился. — Слышь, Василий, пойду-ка и я туда, а то на Дмитрия плоха надежда. Он ведь такой парень, пока не спляшет, от Мишки не уйдет…

7

Мимо старой, накренившейся ели, по тропинке, ведущей в Чапаевку, гуськом друг за другом идут лобовищенцы. Впереди — в праздничном черном костюме — Груздев, за ним — Спевкин. Катя Морозова, бригадир первой полеводческой, шлепает по траве босиком, туфли несет в руках; она дойдет до речушки Ишимки, вымоет ноги и уж тогда на высоких каблучках войдет в Чапаевку. Худенькая, востроносая свинарка Сомова шагает размашисто; у нее такая походка, словно она на что-то сердится. Сзади всех, вразвалочку, — Юрка Левашов. Если бы еще у кого-нибудь через плечо висела гармошка, можно бы подумать — идут люди на свадьбу или на именины.