Сумерки сгущались неторопливо, неспешно и незаметно скрывая окрестность сиреневой поволокой. Томно и немного смущённо стрекотали в траве кузнечики.
— Ваше превосходительство! — вполголоса обратился вестовой. — Едут.
— Да, вижу.
Вдалеке, неспешной рысью шли дремчужские всадники.
Генерал Нирчек подал знак музыкантам и вновь замер изваянием. Он усердно гнал от себя досаждающие мысли, и никак не мог в этом преуспеть: всё равно думал о левом бедре, которое нещадно тянуло и саднило, отдавая в живот и поясницу, а ещё о том, как хорошо было бы сейчас выкурить ещё трубку, чтобы расслабиться и заглушить боль. За малодушные мысли Вайде презирал себя и со злостью, сощурив глаза, вглядывался в скачущих дремчужцев — уже видно было, как те разряжены: атлас и шёлк, бархат и сафьян, короткие плащи за плечами, шапки с лихим изломом, загнутые кверху носы сапог. О чём думают эти пустоголовые щёголи, кроме своих платьев? Лицо генерала одеревенело от презрения и тянущей боли. Он прикрыл на мгновение веки и лишь усилием воли открыл их вновь. Бросил взгляд назад — всё ли в порядке?
Рядом готовились музыканты — два скрипача, чем-то похожие друг на друга сосредоточенностью и отстранённостью лиц застыли, опустив смычки к самой земле, сбрасывая оцепенение только затем, чтобы тронуть струну — верно ли звучит? Три духовика со свирелями, быстро перебирая пальцами, выпевали птичьи трели, но так тихо и беспорядочно, что казалось, будто это ветер запутался в глиняных колокольцах, мальчик с медными тарелками, который не сводил широко распахнутых глаз с дремчужских всадников, слева от Вайдека придерживал разыгравшегося коня Линэх, схватив поводья одной рукой, в другой он держал лихо закрученный медный рог. Справа и позади оруженосец Эрисе держал под уздцы серого капитанского жеребца. Рыжий капитан, лучшая свирель, широкая душа. Только седло было пустым, и Эрисе, то и дело быстро оглядывался, отчаянно подавая какие-то знаки. Где капитан? Вайде нахмурился, и вскоре увидел его рыжую голову. Он стоял, прильнув к левому боку дальнего воза, у откинутого полога, откуда то и дело доносились приглушённые смешки. Вот белая девичья рука показалась из темноты воза, пригладила капитанские кудри, игриво задела пальчиком нос, и тут же скрылась. Капитан улыбался широко и белозубо, и что-то, кажется, говорил.
— Ка-пи-тан! — прошипел Вайде сухим, резким шепотом; генерал едва сдерживал гнев, и тот прорвался в сдавленном голосе какими-то особыми созвучиями, от которых капитан вздрогнул, странно задвигал руками, словно отгоняя морок, и бросился опрометью к своему жеребцу. Тем временем раздался голос, звонкий, но чуть охрипший от долгой езды:
— Уж не вы ли, странники, те, кого мы ищем и ждём на этой дороге, те, которые должны были прийти из славной и щедрой горной Исхирии, дабы приехать в Среброгорящую Дремчугу и быть в ней гостями на празднике Смотрин? — спросил выехавший вперёд дремчужский юноша на языке Се-Ра, звучащем так редко, что мало кто из живых помнил его музыку; язык для общения высоких, для переговоров и таинств. Генерал знал Се-Ра достаточно, чтобы ответить, загнав ярость в дальний угол души:
— Не вы ли те, кто должен встретить нас, усталых путников, пришедших к порогу Среброгорящей Дремчуги от самой горной Исхиры, и проводить нас, и накормить нас, пришедших гостями на праздник Смотрин?
— Ты не ошибся, гость, — ответил юноша, и генерал ясно слышал, как правильно и хорошо тот выговаривает слова Се-Ра, так искусно, как ему, Вайде Нирчеку, не суметь никогда. Чтобы говорить так, нужно с детства читать и разбирать книги и слушать споры мудрецов, признающих один Се-Ра, говорить самому, когда позволено, и побеждать в спорах. Такой Се-Ра — роскошь, непозволительная боевому генералу шести цветков, привыкшему приказывать идущим на смерть и слушать короткие доклады о ходе боя, пока пороховой дым застилает поле схватки, ржут и хрипят кони, свистят сабли и кричат раненые. И всё же Вайдек оценил Се-Ра дремчужца.
— Тогда привет тебе!
— И тебе привет!
Они съехались боками, и длани их сошлись в рукопожатии, поднятом высоко над головой. По этому знаку с обеих сторон торжественно и призывно заиграли рога. Генерал и юнец разъехались, грубые рога стихли, и только тонкий посвист капитанской свирели разгонял сумерки. Вот уже его подхватили и другие, вот опять вскрикнул победно рог, вовсе уже другой песней, и над дремчужским полем полетела знаменитая исхирская Ласточка. Не раз генерал Нирчек слышал, что говорят, будто в звуки Ласточки вплетено колдовство, но только кривился от досужих домыслов. Однако дремчужцы замерли, и не смели сказать ни слова, пока не стихла последняя пищаль, и стрёкот кузнечиков не воцарился вновь над раскинутым полем безраздельно и полно единственной, неприхотливой и мерной песней.
— Смеркается, — сказал юноша, переходя на дремчужский, который генерал понимал, хоть и не без труда. — Здесь неподалёку есть постоялый двор. Остановимся на нём до утра.
Не ожидавший ничего другого Вайде коротко кивнул и развернул коня, возвращаясь на тот же двор, который так спешно покидал пару часов назад.
