Спящая красавица - [35]

– Скучновато здесь, – сказала Элинор однажды апрельским днем, когда кончился длинный весенний дождь, и деревья стряхивали капли воды под безоблачным небом. – Как насчет того, чтобы прокатиться?

– На чем? – спросила Анна.

– Я одолжила машину у друга, с которым была сегодня ночью. Я объездила весь Сан-Франциско на трамваях и автобусах и устала от этого. А ты и вовсе нигде не была, всегда тебе хочется остаться на месте. Поехали. Я даже научу тебя водить машину, если захочешь.

Машина оказалась старым студебекером с откидным верхом, страшно скрежетавшим и булькавшим, но Элинор, казалось, не обращала на это внимания. Она вела машину быстро и решительно, пригнувшись к рулю, громко читая названия улиц, резко поворачивая, когда принимала в последнюю минуту решение исследовать интересную на вид улицу.

– Думаю, нам потребуются деньги, чтобы переехать через эту штуку, – сказала она, поворачивая по указателю к Оклендскому мосту. – У тебя есть какая-нибудь мелочь?

Анна дала ей пригоршню четвертаков. Она наслаждалась скоростью. Ветер трепал волосы и ей казалось, что она летит. Через час город остался позади и превратился в пятно пастельно окрашенных домов и ярких садов, сверкание полированного дерева вагончиков фуникулера, в калейдоскопе улиц: женщины в цветных платьях, мужчины и женщины в деловой одежде спокойных тонов, полицейские в форме, няни в белых халатах, официанты в черных брюках и длинных белых передниках в уличных кафе, дети в джинсах и свитерах. Это была бесконечно более широкая и удивительно разнообразная жизнь, чем в Хейт Эшбери, и Анна вдруг поняла, как хорошо быть частью целого мира.

В Беркли Элинор ехала медленнее, мимо магазинчиков и ресторанов, а потом свернула на холмы, возвышавшиеся над городом.

– Давай проедем здесь, – попросила Анна, – может быть, мы сможем забраться на эту башню. – Она показала на белую колокольню, поднимавшуюся над вершинами деревьев. И когда они подъехали поближе, стала рассматривать попадавшихся им навстречу прохожих. – Где это мы? Похоже на Хейт.

– Университет, – ответила Элинор. – Беркли. Тебе надо было видеть его в прошлом году; Боже, было большое представление. Речи, марши, зрители... фантастическая атмосфера. Я так и не поняла, в честь чего все это было, и уверена, все они знали не больше моего. Они много говорили о свободе слова, но мне показалось, что чем больше они говорили об этом, тем больше ее имели. Не знаю, я в этом не участвовала, но мне это показалось странным. Эти ребятки, которые никогда не покидали свои семьи, пока мамочки и папочки платили за это, а здесь они потому, что их мамочки и папочки продолжают платить, и вдруг они вопят, что им нужна свобода слова. Мне показалось, что я уже видела это в Хейте, поэтому пошла домой. Думаю, они были настоящими дураками.

– А ты не ревновала? – спросила Анна. Элинор бросила на нее взгляд.

– Может быть, – голос ее стал приглушенным. – Наверное. Они не дураки; они гораздо умнее меня. Они ладят со своими родителями и идут своей оплаченной дорогой в колледж.

Они поехали вверх по холму, мимо учебных корпусов, мимо колокольни.

– Хочешь, попробуем взобраться на нее? – спросила Элинор.

– Я как раз хочу прогуляться. А можно?

– Конечно.

Они молча гуляли, и Анна смотрела на студентов, которые прохаживались, катались на велосипедах, лежали на траве под деревьями. Это не похоже на Хейт, подумала она. У этих людей есть дело; они сидят на скамейках и читают книги, усаживаются на ступеньках подъездов, положив стопки книг рядом с собой; книги у них в рюкзаках и в руках. И вдруг она захотела узнать, что в этих книгах.

– Пошли зайдем, – сказала она и направилась к одному из зданий.

– Мы не можем, ведь мы не отсюда.

Анна вошла и остановилась в длинном коридоре. Она глубоко вздохнула.

– Я вспоминаю этот запах. Это запах школы. – Она открыла дверь аудитории, прошла к доске и громко прочла то, что было на ней написано. – «Отцы и дочери в романах Джейн Остин». – девушка прочла это снова, про себя, и ей захотелось быть в этом классе.

Выйдя из здания, Анна стала рассматривать студентов с их книгами. Она читала Джейн Остин, но одна, без чьей бы то ни было помощи. Вокруг нее все знали о Джейн Остин больше ее; они обо всем знали больше. «Они смогут делать все, что захотят в своей жизни, – подумала она. – А я буду плести венки из цветов в Хейте».

Зазвонил колокол.

– Эй, что за спешка? – спросила Элинор в то время как студенты заторопились мимо них в классы.

Анна отошла в сторону.

– У всех у них есть дела. – Она чувствовала себя потерянной.

– У всех есть дела, – сказала Элинор.

– У нас нет.

– Конечно, есть. Мы едим, спим, сидим в парке и поем, дарим людям цветы, чтобы порадовать их...

– Этого недостаточно! – выпалила Анна. И она отпихнула ногой камешек. Кроме них почти никого не было среди деревьев и газонов, и она представляла себе, как студенты занимают места в аудиториях, открывают книги, учатся. – Я не считаю, что тебе недостаточно, – сказала она Элинор. – Ты замечательная. Ты – самый лучший друг, какой только может быть. Но мы здесь как будто атрофируемся. Мы как... экспонаты в музее. Никто в Хейте не становится старше, никто не растет. Разве ты это не чувствуешь? Тебе не хотелось бы заниматься чем-то другим? Например, научиться писать книги, и может быть, когда-нибудь опубликовать книгу? Или изучать математику и чувствовать себя могущественной. Я себя такой не чувствую. А ты?