Спроси у Ясеня - [8]

— О! — сказала Татьяна. — Красиво жить не запретишь.

— К сожалению, — сообщил я, срывая черное колечко плотной фольги и аккуратно вынимая пробку, — традиционных для этого напитка фужеров в форме тюльпана я с собой не захватил, есть только пластиковые стаканчики.

— Сойдет, — улыбнулась Татьяна.

Улыбнулась впервые за вечер. А улыбка у нее была чудесная, какая-то по-детски чистая и беззаботная. И опять накатило. Все тот же ностальгически сладкий и горький одновременно поток ассоциаций: Майка… Лозова… Чистякова… Белый лед арены… белые костюмы… белый снег на замерзшей реке… белый дом… белые цветы на могиле… «белый, белый день»…

— Выпьем! — сказал я решительно, отгоняя наваждение.

— Со свиданьицем! — предложила она.

— Со свиданьицем, — согласился я.

Коньяк был мягким и изысканно ароматным, но я выпил свои сто грамм одним махом. Удивительно, что Татьяна сделала то же самое, хотя я налил нам поровну, и не закашлялась, не поперхнулась, а, облизнув губы соблазнительным язычком, сказала:

— Класс!

Мы помолчали, смакуя оставшийся во рту тонкий привкус. Потом она спросила:

— Тачку на гонорар, что ли, купил?

— Издеваешься? На гонорар от последнего романа едва можно было купить видеодвойку. Теперь мало кому платят так, как раньше. Да и тачка-то не моя, — поспешил я добавить зачем-то. — Конторская. Видишь, номер какой?

— В номерах я ничего не понимаю. А ты, значит, водитель, а не писатель, — разочарованно протянула она.

— Нет, — сказал я, — особо ценный сотрудник, которому доверяют такую машину.

— Вот как. — Не очень-то она мне верила. — И чем же ты занимаешься?

— А вот это, дорогая моя Танюшка, коммерческая тайна.

— Понятно. Ну а едешь-то ты куда?

— Хороший вопрос. Я бы сказал — законный. На него не ответить трудно. Но можно я отвечу вопросом на вопрос? Ты куда-нибудь торопишься?

— Теперь уже нет.

— Что значит «теперь»?

— Н-ну, во всяком случае, до утра мне спешить некуда.

— Аналогично. Я тоже утром жду именно здесь одного человека.

— Женщину? — спросила она быстро.

— А это имеет значение?

— Может быть. — Татьяна загадочно улыбнулась.

— В таком случае отвечаю как на духу: я жду мужчину и сексуального влечения к нему не испытываю. А больше я ничего о себе не скажу. Давай поиграем в «Последнее танго в Париже».

— Уже не получается: мы назвали друг другу свои имена.

— Но ты не назвала фамилию.

— А ну ее к черту, мою фамилию! — с сердцем сказала она. — Не получается «Последнее танго», тем более что я читала твой роман, твою «Подземную империю».

— Ого! Ну и как?

— Нормально.

— «Нормально»! — передразнил я. — Да это гениальная вещь! Роман века.

— Нахал ты, Разгонов, ужасный нахал. Пожалуй, даже хам. А эти непристойные намеки с «Последним танго»! Во что ты здесь собираешься играть?

— Узнаешь, — произнес я многозначительно. — Ты все узнаешь. Но давай сначала покончим с некоторыми формальностями.

— С какими еще формальностями?

— Ну как же, откровенность за откровенность. Я признался, что не жду завтра утром женщину, а ты расскажи, кто был этот человек в «Жигулях».

— Господи, да никто! Почти случайный попутчик. Знакомый знакомых, который согласился меня подвезти… Оказался полнейшей свиньей.

— И это все?

— Все. Очень кушать хочется.

— Золотые слова, Танечка! Я уже битых три часа хочу жрать, как сто китайцев.

Сначала мы решили сделать костер. Нет, не потому, что холодно, а потому, что темно, и вообще для романтики. Казалось как-то пошло ужинать летним вечером, сидя в машине, да еще когда ужин праздничный — с коньяком и шампанским. Шампанское в багажнике тоже нашлось, и, естественно, французское. А еще там нашлись офигительные австрийские лоточки из фольги со встроенным подогревом. Я о таких раньше только слышал от приезжающих из-за границы, но в последнее время поговаривали, что их завозят и в наши супермаркеты. И было в этих лоточках на выбор несколько ресторанных блюд. Мы с Татьяной остановились на лангете с грибами. Из багажника «Ниссана» сыпалось все, как из рога изобилия: ветчина, осетрина, соленые огурчики, маринованные оливки, свежие помидоры, бананы, киви, какие-то соки, крекер, шоколадные конфеты и еще черт знает что.

— Ты каждый день так ужинаешь? — поинтересовалась Таня.

— Нет, — ответил я как можно серьезнее. — Обычно я ужинаю в ресторане. Просто сегодня день такой странный получился.

Потом мы обнаружили почти на дне багажника складной столик и четыре складных стульчика. И, уже окончательно войдя в роль, я пробурчал:

— Забыли тент положить, мерзавцы!

— Обойдемся, — сказала Татьяна.

— А если дождь?

— Продолжим праздник в машине.

«Да, кто-то явно собирался на пикник», — думал я, рассеянно осматривая еще не вынутые из «Ниссана» припасы, и наткнулся взглядом на красноречиво промасленную тряпку, под которой угадывались очертания «АКС» или чего-то вроде этого. Ужасно захотелось развернуть его, но при Татьяне это было бы полным безумием.

— Накрывай на стол, — сказал я ей тихо, и в этот момент новая мысль обожгла меня, как прикосновение оголенного провода: «Ну я-то завтра собрался умирать, а при чем здесь Таня? Имею ли я право пудрить ей мозги? Ведь автомат в тряпочке — это уже не игрушки. Я должен рассказать ей правду. Но тогда… Тогда не будет романтического ужина, прекрасного вечера, не будет любви, и едва послышавшиеся звуки танго, последнего парижского танго, растворятся в тишине или в пронзительном вое сирены… Вот именно! (Это была еще одна мысль, примчавшаяся вдогонку.) Ты можешь рассказывать всю правду о себе, но не о Тополе. Тебе что, разрешили болтать кому попало о хозяевах „Ниссана“? Да, может, тут в каждом шурупе „жучки“ установлены. Ясень, у тебя нет выбора. Ты уже работаешь на Тополя, кем бы он ни был. И с этой девчонкой ты будешь молчать о работе. И вам будет хорошо вдвоем, а наутро ты попросишь ее уйти, ничего не объясняя. Она поймет, ты же видишь, какая она — она обязательно поймет. А еще ты должен сообщить Тополю, что ты не один. Хотя бы потому, что ты не знаешь, в котором часу наступит его утро».