(Из романа Михаила Разгонова «Точка сингулярности»)
Когда раздались первые выстрелы, мы сидели на пепельно-сером песке океанской отмели, хрумкали чипсы и запивали их хорошо охлажденным пивом «Миллуоки Олд» из принесенной полчаса назад упаковки. Ничто вокруг не предвещало беды. Огромное солнце садилось прямо в воду, заливая расплавленным золотом маленький коралловый остров в километре от берега, и угрюмые темные скалы будто растворялись в пылающей водной ряби. Тот, кто хотя бы однажды видел океанский прибой — широкий и могучий даже в самую тихую безветренную погоду — тот никогда не перепутает его с обычными волнами, накатывающими на берег любого из внутренних морей, как нельзя перепутать тяжелые вздохи тигра в темноте джунглей с уютным посапыванием домашнего кота. Однако и дыхание океана в тот вечер было ровным, спокойным, умиротворяющим.
Татьяна вздрогнула, конечно, от первого резкого звука, но даже она не обернулась, только руки её и спина напряглись на какую-то секунду. А я и вовсе с непонятной уверенностью сразу сказал себе: «Ерунда. Вся эта пальба не имеет к нам ровным счетом никакого отношения». Меж тем моя правая ладонь, жившая собственной, совершенно отдельной жизнью, нырнула в карман пиджака и привычно нащупала там теплую рубчатую рукоятку старенького «ТТ». На дне большой спортивной сумки валялась ещё и «беретта» — полегче, поудобнее, поскорострельнее, — но ввязываться в боевые действия приходилось, мягко говоря, не часто, и под одеждой я постоянно носил с собою именно любимый «ТТ» — скорее как талисман, чем как средство самозащиты.
— Ну, и для чего я сюда приехал?
Мне пришло в голову, что пора, наконец, поинтересоваться и этим.
— Для того же, для чего и я, — сказала Татьяна. — Чтобы все начинать сначала. С нуля.
Это было слишком общо, я ждал продолжения.
Кажется, меня доставили сюда на вертолете. Точно я уже ничего не мог вспомнить. Хотя в баре «боинга» за обедом выпил совсем немного хорошего ирландского виски, а в вертолете — и того меньше — рюмочку текилы с лимоном и солью, как полагается. Впрочем, я насыпал крупные кристаллы между большим и указательным пальцами и выдавливал сок из несчастного фрукта только из уважения к двум летевшим вместе с нами мексиканцам. На самом деле я всегда восхищаюсь изысканным и ни на что не похожим вкусом настоящей серебряной текилы и совершенно не понимаю, для чего нужно глушить тонкий букет агавы грубо-контрастным впечатлением от соленого цитруса.
Потом, от места посадки, мы, кажется, ехали с Татьяной на лошадях, которых позже привязали к столбам, торчащим из песка посреди пляжа. Кажется, довольно долго целовались, прежде чем опустились в шезлонги и начали пить пиво. Однако целовались мы ещё и раньше, едва только встретились, и было это совсем неплохо, даже здорово, хотелось поскорей остаться вдвоем, неважно где, только бы вдвоем, без свидетелей… А вот поговорить как раз и не успели.
— Начать с нуля, — повторила Татьяна, потом выдержала солидную, по-актерски эффектную паузу и грустно сообщила: — Трахаться сегодня не будем.
— Хорошо, — сказал я рассеянно.
Теперь, на вечереющем пляже я как-то совсем не думал об этом. Странно.
— Чего ж тут хорошего? — удивилась Татьяна. — Просто времени, похоже, не остается.
Я вздрогнул от её последней реплики. Я вдруг вспомнил с магнитофонной точностью, что мы повторяем слово в слово собственный исторический диалог трехлетней давности. Однако для продолжения давнего спектакля требовался, как минимум, ещё один персонаж, который сейчас отсутствовал.
Я привлек Татьяну к себе и прошептал:
— Я снова люблю тебя! Как тогда. Слышишь? Мне достаточно, чтобы ты просто сидела рядом.
— Врешь ты все, поросенок, — улыбнулась она.
— Не-а, — я помотал головой. — Рассказывай. Рассказывай, наконец, что случилось.
Солнце уже почти целиком ухнуло в океан, коралловый остров сделался похож на несчастного черного жука, угодившего в ещё не остывшее апельсиновое желе. А за нашими спинами продолжали стрелять. Однако вместо подробных объяснений происходящего мне довелось услышать от Татьяны лишь несколько странных сентенций, одна загадочнее другой:
— Два года назад наша хваленая Международная служба контроля, она же Служба ИКС фактически прекратила существование, — поведала она, словно это было какое-то откровение или фраза, имеющая ритуальный смысл. — Служба почила в бозе вослед за своим российским филиалом. Но МСК или ИКС — это только имя, пустой звук в тишине. Организацию можно назвать и службой «игрек» и даже службой «зет», намекая на первую букву слова «зеро». Служба может превратиться в нуль, в дым, в ничто, но мы, Причастные, с этого нуля начнем и пойдем дальше. Понимаешь?
— Нет, — честно признался я. — Не понимаю.
— А все очень просто. Причастные — это ведь не звание и не должность, это… как национальность, даже ещё глубже — как принадлежность к биологическому виду в животном мире. Поэтому Причастные и не могут отказаться от своей миссии, — терпеливо объяснила Татьяна и добавила: — Даже если они сидят в Берлине и пишут романы на французском языке.
— На английском, — автоматически поправил я. — По-французски писать мне пока ещё слабо.
