Далеко, очевидно, над океаном, закрытым от глаз цепью гор, собирались тяжелые свинцовые тучи. Здесь, на Моналои, такое было явлением редким, но уж если случалось, то всерьез: не просто дождь и ветер, а настоящий ливень с ураганом, не просто гроза, а настоящее светопреставление. За триста солнечных дней из трехсот двадцати, составлявших полный год, на этой теплой и ласковой планете приходилось расплачиваться чудовищной силы электрическими бурями и целыми водопадами, низвергавшимися с небес.
Сотник Фуруху на своей деревянной вышке внимательно вглядывался в темнеющий на глазах горизонт и прикидывал: сколько же остается работать фруктовикам? Получалось, не больше часа. А раз такое дело, пусть поторопятся перед вынужденно долгим отдыхом.
– Эй! – крикнул Фуруху в нагрудный крикунец своим десятникам. – Потыкайте их палками, пусть бегают как только могут быстрее. И если даже кто-нибудь упадет раньше, чем начнется дождь – не беда. Главное – результат. Слышите? – добавил он. – И еще. Всем, кто соберет по шесть полных корзин до финального свистка, я обещаю вторую порцию вкусной похлебки.
Задача была поставлена непростая, но все же реальная. Претендентов на вторую порцию могло оказаться много. Однако Фуруху имел право раздавать подобные обещания, ведь он был не просто сотником – он был одним из доверенных сотников у начальника местной тысячи султана Азбая.
Руководителей, подобных Азбаю, тысячниками не величали, потому что они возглавляли уже не конкретное число людей и фруктовиков, но являлись фактически полновластными хозяевами на определенных, строго очерченных территориях, называемых султанатами. И выше султанов стоял только эмир-шах всей планеты Моналои.
А сотник Фуруху был еще очень молод, но быстро продвигался по служебной лестнице и рассчитывал, довольно скоро стать персональным охранником султана. Ведь он такой старательный, такой безжалостный, такой жестокий. Ему нравилось бить фруктовиков по спине или тыкать их в бок «кусачей палкой», когда он был еще простым десятником и вместе со всеми стоял по колено в воде под палящими лучами солнца меж рядов колючего кустарника айдын-чумра, усыпанного темными гроздями спелых плодов. Он очень старался на той работе.
И вот теперь ему гораздо больше нравилось сидеть в специальном кресле на крепкой вышке из длинных стволов сарателлы под навесом, дарящим мягкую прохладу, и наблюдать, как нерадивых фруктовиков погоняют его подчиненные – десять доблестных мускулистых парней, не жалеющих ради высокого урожая ни сил своих, ни злости, ни поганых спин этих жалких тварей.
Фруктовики были странным образом похожи на людей, но они не умели говорить по-моналойски, а еще на голове и даже в отдельных местах на теле у них росла шерсть, словно у каких-нибудь макадрилов. Любой нормальный человек испытывал естественное отвращение при взгляде на такое существо. Моналойцам запрещалось вступать в любые неформальные контакты с фруктовиками.
Вообще-то, сам Фуруху плохо понимал, для чего это правило существует. Какие вообще могут быть контакты с выродками? Да, он отдает им приказы на их дурацком языке. Но не придет же ему в самом деле в голову беседовать с фруктовиком о погоде или о еде! О подобном даже подумать мерзко. Но, к сожалению, находились люди среди десятников, которые нарушали правила. Он сам несколько раз видел тех, кто вступал в разговор с «шерстяными». Нет, не среди своих подчиненных, слава эмир-шаху! Ведь таких десятников увольняли со службы сразу. А недосмотревшего сотника переводили на освободившееся место, то есть понижали в звании. Фуруху не знал точно дальнейшей судьбы самих провинившихся, но догадывался об их весьма печальной участи.
А еще ходили слухи, будто некоторые монолойцы спутывались с самками фруктовиков. От одной мысли об этом Фуруху передергивало, будто он голой ногой вляпался в экскременты. Но его приятели, как правило, весело хохотали, пересказывая друг другу обрастающие подробностями байки. И однажды сотник Гугузу, видя уж слишком правильную реакцию Фуруху, похлопал его по плечу и шепнул, улыбнувшись:
– Молодой ты еще! Шерстяные – конечно, мразь. Но ты приглядись повнимательнее к их самкам. Приглядись.
И Фуруху однажды пригляделся. Прежде-то он и не особо различал их – что там разглядишь под драными тряпками и грязной шерстью? Но кое-что рассмотреть оказалось можно. И Фуруху прямо испугался: ну, все как у людей! Почти. И сквозь привычное омерзение ощутил вдруг в себе тайное, глубоко запрятанное, но очень сильное плотское желание. Вот что его напугало. Он даже чуть было не побежал в тот же день признаваться начальству в своих непристойных мыслях, как это и полагалось по Уставу. Но пока день рабочий кончился, успел сообразить: не стоит. Лучше он будет бороться сам с собственными недостойными чувствами. А то ведь накажут еще, и тогда его путь наверх сильно осложнится.
Ведь до сих пор Фуруху ни разу ничего не нарушал и верил, что обязательно станет персональным охранником. Возможно, даже очень скоро. Он нутром чуял, что новая должность понравится ему еще больше. Хотя и не представлял себе совершенно, как они живут, эти избранные люди. Ведь большая часть их жизни протекала вместе с султанами за высокими глухими заборами, куда даже доверенных сотников никогда не пускали.
