Справедливость - [49]

Сверстников вздрогнул, капля дождя упала за воротник. «Ну и погодка!» — поежился он и направился к метро.

Никогда еще Валерия Вяткина так не волновалась. Шофер такси мчал со скоростью шестьдесят километров в час, а ей казалось, что автомобиль еле ползет.

Она позвонила. Дверь открылась. Валерия недоуменно смотрела на Сверстникова.

— Входите, — предложил он.

Вяткина плакала.

— Не плачьте, прошу вас, не плачьте.

Успокоившись, она рассказала ему все, что слышала от Лушкина о его гибели. Сверстников расхохотался.

— Я этого удовольствия моим противникам не доставлю… Застрелишься — и не сможешь поблагодарить «Скорую помощь» за немедленный приезд. Нет, уж извините, я еще поживу, поживу и повоюю!

Любители сплетен

И темной молвы,

Мнение кого

Выражаете вы?

Я коммунист. Коммунисты сражаются до последнего вздоха, они умирают не по своей воле. Жить, жить! Но жить не значит только дышать.

Вяткина подошла к Сверстникову. Он видел ее счастливое, мягко улыбающееся лицо, голубые глаза светились радостью.

— Сергей… Сережа… я тебя люблю, — прошептала она.

Перед Сверстниковым стояла ожидающая Валерия, тонкая, как былинка. Им владело смешанное чувство нежности и тревоги. Он протянул руку, бережно коснулся плеча Вяткиной.

— Любите? — взволнованно спросил он и отошел к окну, бессознательно сорвал цветок фиалки. «Что это я?»

Позвонили в квартиру. Сверстников положил цветок на подоконник и быстро пошел открывать дверь.

— Вот ты где скрываешься? На даче тебя нет, телефон у тебя не работает, говорят, на ремонте… И ты тут, — сердито говорила Колосова, увидев Вяткину…

— Я приехала, когда узнала, что он… застрелился, — объяснила Вяткина.

— Что он — жалкий трус, что ли?! — возмущенно проговорил Телегин. — Ты почему от нас скрываешься? — обратился он к Сверстникову.

— Обдумываю житье-бытье.

За спиной кольчужной дым алтарный,

Слезы вдов, дорог сиротских нить.

Лишь бы вышел в поле враг коварный —

Надо с ним сразиться, чтоб разбить.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

На заседание бюро парторганизации газеты «Новая эра» пригласили всех партгрупоргов и редакторов отделов. Обсуждается персональное дело Сверстникова. Курочкин атакует его вопросами:

— Знал ли ты, что Мария Андреевна сидела в тюрьме за спекуляцию?

— Да, знал.

— Знал ли ты, что она была под следствием за кражу?

— Нет, не знал.

— Знал ли ты, что она уличалась в краже сапог во время заключения?

— Знал.

— Давно ли ты знаком с ней?

— Примерно с год.

— Как ты мог проявить такую непростительную беспечность и рекомендовать ее на завод, который выполняет особые заказы?

— Я поверил Марии Андреевне и взял на себя ответственность за нее.

— Видный общественный деятель ввязывается в устройство жизни какой-то Марии Андреевны, подбирает ее, можно сказать, на улице, и ради нее пренебрегает государственными интересами. Не пойму я этого. — Курочкин развел руками.

Вяткина волновалась. Курочкин обвинял будто ее. Она искала ответы на вопросы Курочкина и мысленно отвечала за Сверстникова. Ее ответы защищали Сверстникова. Ответы же Сверстникова, как ей казалось, обвиняли самого Сверстникова, но он не замечал этого и не искал объяснений, смягчающих его вину.

— В армии-то до какого чина дошел? — спросил Курочкин.

— Гвардии рядовой, — отчеканил Сверстников.

— Наверно, наградами наделен?

— Медалью.

У Курочкина шея осела, голова сравнялась с плечами, покачалась справа налево и обратно.

— Так-так, тк… тк… тк… — выдавил он. — А теперь Иванова бывает у вас на квартире?

— Вначале, когда я устроил ее на завод, она жила у нас, потом ей предоставили место в общежитии. Каждый выходной день у нас бывает.

— Что вас влечет к ней?

— Это очень простой, бесхитростный человек, и так хочется оградить ее от обид.

— Какая лирика! — Курочкин многозначительно посмотрел на Гундобина.

— Кто еще имеет слово? — спросил Коробов.

— Я, — сказал Гундобин. — Меня не удовлетворяют объяснения Сверстникова, какие-то они мелкие, построенные на эмоциях. Перед нами выступал заместитель главного редактора большой газеты, бывший секретарь обкома партии, а поверить этому трудно, я вижу его незрелость, рыхлость принципиальных позиций…

Валерия Вяткина издали, из-за плеча Коробова, наблюдает Сергея Сверстникова. Вот он широко раскрыл глаза и не отводит их от оратора. Засмеялся вместе со всеми и осмотрелся кругом. Поймал пристальный взгляд Вяткиной и задержался. Выступающий сказал что-то важное, и Сверстников резко повернулся к нему. Слушает, на лбу собрались складки, у переносья сошлись две глубокие морщинки. Вяткина думала: «И зачем его надо освобождать, пусть работает… Курочкин — его не тронь, укусит…

Он идет товарищем названным

С медоносной лжой на языке.

За что судят человека?» Она со Сверстниковым спорила, видела, как он беседовал с идейными врагами из-за границы, и Сверстников ей казался бескомпромиссным, а тут свободно так бросают: «незрелый», «беспринципный». «Это Сверстников-то беспринципный!» Вяткина вспомнила его рассказ.

Он со своими друзьями одни каникулы путешествовал по горьковским местам в Молдавии… Долго они всматривались в противоположный берег Днестра, и Сверстникову казалось, что там множество искр горело и гасло, а около далекого костра сидела, склонив усталую голову, старуха Изергиль. «Подумать надо! — говорил кто-нибудь из ребят. — Здесь, вот этой пыльной дорогой, шел Горький». — «Этой дорогой шел и Пушкин, спешил на свидание с декабристами». — «Бескомпромиссный поэт и человек. Горжусь им, — сказал тогда Сверстников. — Хочу быть похожим на него».