Справедливость - [47]

Врач ждал ее ответа.

— Я не хочу ребенка, — вяло проговорила она.

— Потом не будете раскаиваться?

Она еще не мыслью, а только чувством восприняла сказанное врачом. Нелля встала и робко пошла к двери врачебного кабинета.

Только вечером она стала отвечать на его вопрос, не ему, не людям — себе, своей совести.

«Какой он будет? Дочь или сын?»

Появилось необыкновенное, доселе неведомое ей чувство: теперь она нужнее людям, чем когда-либо. И это чувство вселил ей тот, кто еще не мог ни видеть, ни слышать, ни чувствовать, ни мыслить. Он ей властно сказал: «Ты мать!»

«А отец? Отец где-то там, он уже бросил ребенка… Аборт!»

Погруженная в раздумья, Нелля сидела на скамье в Пионерской аллее.

«Ребенок без отца?.. А разве лучше ребенок при плохом отце?»

Валерия Вяткина читала статьи и заметки о Сверстникове и все больше возмущалась. Ей казалось чудовищным, что в споре забываются элементарные условия порядочности. Она не могла понять, почему нужно вырывать из текста статьи две-три строки и ссылаться на автора, что он несет именно такие идеи, почему позволительно вначале обеднить мысли автора, а затем обрушиться на него, обвинить в примитивизме, идейной скудости. Конечно, если бы она не знала Сверстникова, не читала его стихов, очерков, статей, она могла бы представить его кретином. И, если бы она не общалась три года с Алексеем Красиковым, она приняла бы всерьез все сказанное о нем.

Она вспомнила, как после крутого разговора со Сверстниковым побежала к Курочкину и наговорила ему о Сверстникове такого, что и придумать трудно. Ослепление злобой, недоброжелательством — очень плохой советчик. Но, если она тогда могла так поступить, почему не могут сейчас этого сделать противники Сверстникова?

Валерия Вячеславовна позвонила Лушкину.

— Вы дома? Я сейчас буду у вас.

Лушкин хотел сказать, что он-де дома, но, возможно, скоро уйдет, но не успел этого сделать, и после того как Вяткина бросила трубку, размышлял: «Остаться дома или уйти гулять?» Решил ждать прихода Вяткиной, сел за журнальный столик и, раскрыв журналы, газеты, в который уж раз стал просматривать статьи о себе.

Лушкин, не вставая с кресла, протянул руку вошедшей Вяткиной:

— Садитесь. Что вас привело в мой дом?

Вяткина не решилась выложить сразу, зачем пришла.

— Давно не видела вас.

— Кажется, давно… Видите, что тут понаписано?

Вяткина пробежала заголовки уже знакомых ей статей о Лушкине в газете «Литература», полистала один толстый журнал.

— Давно ли вы жаловались, что вас замалчивают.

Лушкин положил руки на поручни кресла.

— Нет спасу от звонков, от писем, литературных дел невпроворот, а тут еще присылают рукописи, разве их все прочтешь!

— И как же вы?

— Пересылаю в издательства.

— С отзывом?

Лушкин ответил:

— Не всегда…

— Вы влиятельный теперь человек. Силой стали.

— Возможно. — Лушкин отвел взгляд от Вяткиной, опять как-то по-особенному облокотился.

— Я хотела спросить вас… — Вяткина с непонятной ей робостью не закончила фразы.

Видя ее нерешительность, Лушкин подбодрил, не меняя позы.

— Спрашивайте, спрашивайте.

— Не придерутся ли к вашей статье о Сверстникове?

— Почему?

— Есть места из Сверстникова, вырванные как будто для намеренного его избиения.

— Святая наивность. — Лушкин захохотал. — Мы не играем, а ведем борьбу.

— Литературный спор, — поправила Вяткина.

— Борьбу, — настойчиво повторил Лушкин. — Это между нами.

Лушкин встал, заложил обе руки в карманы пиджака.

— А если придерутся?

— Чепуха! — резко проговорил Лушкин и неторопливо прошел к письменному столу на зов телефона.

— Слушаю, — баском процедил Лушкин. — Живу в трудах и заботах. А твои дела как идут?.. Хорошо… Забавно, забавно… Ох и шутник ты, Алексей.

Вяткина поняла, что позвонил Красиков.

— Что, что? Не может быть! Из-за моей статьи? — Лушкин как-то сразу сгорбился, побледнел.

— Может быть, врача вызвать? — обеспокоенно спросила Вяткина.

Лушкин вытирал пот со лба.

— Этот… застрелился.

— Кто?

— Этот…

— Кто «этот»?

— Сверстников.

— Мямлите как мокрая курица!

Вяткина схватила пальто, на ходу надела его. Выбежав на улицу, она вскочила в первый попавшийся автомобиль и крикнула шоферу:

— На Ленинский проспект!

3

Обеспокоенные необоснованными обвинениями Сверстникова, писатели Марина Колосова и Петр Телегин пришли к Солнцеву.

— Почему взираете с олимпийским спокойствием на то, как поносят Сверстникова? — Гневные цыганские глаза Марины не обещали ничего доброго.

Солнцев внимательно слушал Колосову и Телегина, их волнение передалось ему, но он хранил на своем широком, добром русском лице спокойствие.

Телегина и Колосову поразила невозмутимость члена ЦК, ответственного работника. Они переглянулись, решительно поднялись и направились к выходу. Солнцев как можно спокойнее сказал:

— Вот уж от вас я не ожидал мальчишества.

— Как это мальчишества? Мы о серьезном деле говорим.

— Пришли бы мальчишки и девчонки, — Солнцев внутренне ликовал, он сумел остановить Колосову и Телегина. — Да, да, не делайте большие глаза. Пришли бы ко мне мальчишки и девчонки и со слезами на глазах просили: «Дяденька, нас обижают, заступись».

Колосова и Телегин вернулись, чинно уселись в кресла.

— Почему вы боя не принимаете? — доверительно спрашивал Солнцев. — Знамя социалистического реализма несет вся писательская организация, а фыркают на него пяток свихнувшихся поэтов и недоучившихся писателей. Разве это дело — бежать к нам, просить помощи? — Солнцев спрашивал и, не ожидая ответа, продолжал говорить: — Вот смотрите — свежие номера журналов Москвы, Ленинграда, Воронежа, Ростова-на-Дону, Новосибирска… Смотрите, как они воюют за социалистический реализм. Я не вижу ваших выступлений, может быть, я проморгал ваши статьи?