Справедливость - [50]

Снова в путь. Гурьба ребят бойко шла по дороге, и пыль мелкими облачками поднималась за ними. На палках, перекинутых через плечо, болтались ботинки.

Едва успели они обуться, как двинулись снова в долгий и тяжелый солдатский поход. Сверстникова не призвали в армию по болезни. Проводив друзей, он пошел в военкомат:

— Не уйду отсюда, пока не пошлете на фронт.

И он не уходил день, другой, третий. Его зачислили в армию. Сверстникову посчастливилось: в дни московского наступления на фашистскую армию он оказался в гвардейской дивизии. Войну начал рядовым, закончил гвардии рядовым. «И это он-то беспринципный?!» — про себя крикнула Вяткина. Гундобин в начале выступления волновался, а теперь голос его звучал твердо.

— Когда наблюдаешь Сверстникова в официальной обстановке, можешь обмануться. Но я уже давно заметил, что он жидковат, лезет в споры с людьми, у которых надо бы поучиться, старается поучать, а еще и опыта газетной работы кот наплакал. Теперь видим — спутался с воровкой Марией Андреевной.

Позицию Коробова узнать было трудно, хотя Курочкин к нему давно уже присматривается.

Редактор отдела промышленности и транспорта Селиванов сказал «спасибо» Коробову, когда он предоставил ему слово. Начал он речь неторопливо:

— Я по поручению партбюро был на заводе, где теперь работает Мария Андреевна. Встретился там с мастером Федоровым, который знал Марию Андреевну еще по заключению. В то время он работал в геологической партии, и Мария Андреевна была прикомандирована в качестве повара. «Готовила она хорошо, — рассказывал Федоров, — много радости доставляла геологам, то одно придумает, то другое. Помимо этого, она чинила одежду, стирала. Старательная женщина. Ходила она в старых ботинках, и захотелось мне отблагодарить ее — я пообещал ей новые сапоги. Сапоги доставили без меня, был в отлучке. Она увидела сапожки в связке, такие ей обещали, и взяла их. Мне она сказала: «Так хотелось в новых сапожках пройтись».

Работает Мария Андреевна под его началом и теперь. Видите, как судьба свела их. «Приходит она ко мне на завод, — рассказывает Федоров: «Ба, знакомая! Мария Андреевна, какими судьбами?» — «Работать у вас буду». — «Ты что, слесарь, токарь?» — «Ни то ни се». Взялись мы ее обучать. И ведь какая въедливая, все досконально хочет знать. Свое дело сделает, за чужое берется. Фу ты, какое слово-то: «чужое»!..

— Так и втираются в доверие! — бросил реплику Курочкин.

Селиванов не смог скрыть удивления:

— Почему вы, Михаил Федорович, выступаете в роли судьи последней инстанции? Хоть вы и член партбюро, но вас никто не уполномочивал резюмировать ход обсуждения вопроса.

— Я избран, это дает мне право выражать мнение коллектива, коммунистов. — Курочкин склонился над листом бумаги.

— Я тоже вас избирал, но я не согласен с вами, — продолжал Селиванов. — Факты можно было крутить туда и сюда при культе личности, сейчас факты надо рассматривать объективно. Не пора ли рассмотреть заявление коммуниста Васильева, не пора ли нам поговорить об организаторе дела Сверстникова. Товарищ Коробов, я обращаюсь к вам.

Коробов не ожидал, что рикошетом и ему может влететь, и стал смущенно покашливать.

За Селивановым выступили другие и стали допытываться, какую позицию занимает партбюро.

Выступил Коробов.

— Не всегда молчание бывает золотом, — сказал он. — Молчал я и, как видите, нарвался на упрек. Но я, секретарь парторганизации, должен был выслушать всех. Когда вы выступали, я думал, что до XX съезда партии дело Сверстникова загремело бы. Полетел бы он с занимаемого поста как «шляпа с партийным билетом в кармане», а с ним заодно и некоторые другие, не «шляпы», но сочувствующие. Я не знал, как будут обсуждать вопрос на бюро, но я предполагал, что так именно, как обсуждали.

Товарищ Курочкин, вывод напрашивается один: вы отстали от нас. И вы не одиноки, с вами тот начальник отдела кадров, написавший вам письмо о «преступлении» Сверстникова. Я не ошибусь, если скажу, что он написал письмо на всякий случай, ради страховки, а вы, вы, Курочкин, дали ход страховочному письму.

Чем вы руководствовались, когда намеревались нанести удар единомышленнику по партии, честному коммунисту? — Коробов ожидал ответа. Курочкин багровел, но молчал: он знал, что в гневе можно сказать глупость. — Почему вы так старались вызвать подозрение у всех нас к Сверстникову? Он ведь наш друг, наш товарищ, наш брат, разве мы можем к нему быть злыми? Мне доставляет радость, что у нас теперь нельзя опорочить человека по наговору, по навету.

— И меня это радует! — воскликнул Курочкин.

— Я бы поверил вам, если бы не знал истории с Васильевым. Мы ведь вас предупреждали: будьте к нему внимательным. А как вы поступили? Же-с-то-ко!

— Но-но, осторожней! — сердито и угрожающе проговорил Курочкин.

Коробов на секунду замолчал.

— Васильев должен быть восстановлен. Товарищ Курочкин, у вас есть время исправить ошибку, попробуйте, может быть, получится.

Послышались реплики:

— Мягкий вы человек.

— Поддались.

Вяткина забыла обо всем на свете, как только начал выступать Селиванов. Она увлеченно его слушала и думала: «Есть же люди честные, смелые, верные правде». Коробов тактично говорил, чутко относился к явно виноватому Курочкину.