Справедливость - [35]

Телеграммы ТАСС. В США белые подбросили в негритянскую школу ядовитых змей, они покусали детей. Обезьяна — художник. За ее картины платят столько долларов, сколько ста художникам-реалистам за всю жизнь не выплачивали. Еще одна африканская страна освободилась от колониальной зависимости. Письмо из той же Африки: «Я прочитал книгу «Детская болезнь «левизны» в коммунизме». Превосходная книга. Расскажите, как длинен путь до полной свободы?»

Он читал и читал письма, радовался, грустил, негодовал.

Письмо короткое, на листке школьной тетради, написанное неуклюжими печатными буквами, без подписи. Он уже держал такое письмо там, в Широком, о тайной связи Васильева с медицинской сестрой. Такое же письмо выпало сейчас у него из рук.

Сверстников нажал кнопку. Нелля вошла.

— Это? Да? — Он стоял около стены и показывал пальцем на письмо.

Нелля хмурая вышла из кабинета.

«Что сейчас делает Гусев? — тяжело вздохнув, задумался Сверстников. — Наверное, он с детками сидит в гостиной и рассказывает им что-то смешное. Ему радостно, что к нему прижались младшие дочери, а другие жадно вбирают его слова… Видят ли дети его глаза?.. Оживляется ли лицо Гусева, когда он с ними, с детьми? А может быть, он сидит мрачный в углу гостиной и страдает? Может быть, он мучается, что совершил подлость? А может быть… может быть он и не догадывается, что совершил подлость».

2

Только уехал Сверстников в Широкое, как в редакцию поступило оттуда письмо без подписи, компрометирующее Васильева. Он будто бы в Широком имел интимную связь с медицинской сестрой. Курочкин прочитал письмо и ехидно проговорил: «Моралист!» В уголке письма он написал: «Сверстникову. Вот он какой, Васильев! К.».

Секретарша сказала Курочкину:

— Сверстников не скоро приедет, бумага будет его ждать, может быть, ее положить в голубую папку?

— В голубую? Нет, пусть лежит у секретаря Сверстникова.

У Курочкина была голубая папка, он хранил в ней бумаги, над которыми надо было подумать или которым, по его мнению, не следовало давать быстрый ход. Почему Курочкин избрал для таких бумаг папку голубого цвета, секретарша понять не могла. В этой папке вот уже третий месяц лежит письмо заведующего отделом кадров энского завода о том, что Сверстников рекомендовал на завод, выполняющий особо важные задания, человека, который привлекался к судебной ответственности и был в ссылке. Тогда Курочкин повертел бумагу в руках, хотел было начертить резолюцию: «Сверстникову. Для сведения», но раздумал и приказал секретарше положить бумагу в голубую папку.

Анонимку на Васильева Курочкин не хотел держать в голубой папке:

— Пусть бумага идет по всем инстанциям.

Секретарша знала, что это значит: бумагу нужно записать в книгу, размножить и ознакомить всех членов редколлегии и редакторов отделов. «Михаил Федорович делу Васильева придает всеобщую гласность и особую важность», — подумала секретарша.

Подлинное письмо со штампами и номерами пришло к Нелле для доклада Сверстникову. Сортируя бумаги по пачкам, Нелля прочитала анонимку. У нее будто что-то в сердце оборвалось. Нелля удивилась, что до сих пор не спросила себя: «Какие недостатки имеет Васильев, чем он плох?»

«Это ужасно, как ослепил он меня!» Анонимка как бы сорвала маску с Васильева и показала подлинное его лицо. Ей не хотелось этому верить, но от правды не уйдешь — Николай не тот, за кого она его принимала. Нелля была осмотрительна, видела в ухажерах то, что они старательно скрывали. И вот, все же не уберегла своей любви от грязного прикосновения.

До приезда Сверстникова она уже приучила себя быть без Васильева, не вспоминать его. В первый же день, когда познакомилась с анонимкой, чтобы не встретиться с Николаем, Нелля жила у подруги. Николай приходил много раз на квартиру, но никто не откликался на звонок, а ключ был у Нелли.

Николай зашел к Нелле в редакцию, но она только сказал ему: «Уходи, не показывайся мне на глаза». Николай не уходил. Нелля сама ушла. А вот сегодня, когда появился Сверстников и она не услышала от него: «Все это ерунда, Васильев честный человек», она растерялась, пала духом. И все это очень некстати: завтра в девять часов надо быть на аэродроме в Тушине, а ей не спится, надо быть бодрой, собранной, а сон не идет. Она требовала от себя покоя, выдержки и забывалась на какое-то время, потом снова начинала волноваться и снова приказывала быть спокойной.

На аэродроме все видели Неллю не как всегда веселой, бодрой, а сосредоточенной, утомленной. Ее спрашивали: «Здорова ли?» Отвечала: «Здорова. Буду прыгать».

Ей предстояло сделать затяжной прыжок с парашютом. Не надо бы, нервы напряжены. «Ну, а если когда-нибудь понадобится прыгать, когда будет еще хуже…» Последовала команда. Нелля не шелохнулась. «Неужели струсила? Прыгай!» Командир повторил команду. Нелля сделала шаг и… провалилась в бездну. С земли следили за ней. Вот уже пора парашюту раскрыться, секунда, другая, третья, нет, не раскрылся. Сирена протрубила тревогу. Санитарная машина ринулась к месту приземления… Парашют вырос мгновенно в воздухе, однако спуск был стремительным. Санитарная машина подоспела к моменту приземления Нелли. «Ничего!» — сказала она врачу и стала складывать парашют. Только через несколько минут поняла, что ушибла бедро и локоть.