Справедливость - [33]
— Пять лет как бросил.
— А водку пьешь?
— С секретарями обкомов пью.
Фролов захохотал:
— Все такой же догадливый. Поехали ко мне ужинать. Сегодня утром парочку уточек подстрелил, сам разделал их. Никому не доверяю дичь готовить — портят.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Сверстников на машине доехал до Ленинского проспекта.
— Езжай в гараж, я пешком пойду, соскучился по Москве, — сказал он шоферу.
Весна и в Москве почти уже встретилась с летом. Солнце щедро дарит свет и тепло выстроившимся в стройные шеренги кудрявым липам, застенчивым березкам, медовым тополям.
Празднично поглядывают на улицы дома, чем-то ласкают взор. На хорошо обработанных клумбах буйно цветут нарциссы, пионы и непременные, так веселящие душу анютины глазки.
Сверстников остановился у театральной рекламы и с удивлением посмотрел под ноги на развороченный бетон.
«Какая силища!»
Под бетонной плитой живут корни, оставленные отступившим с этих мест лесом. Всем ли им пришлось вести схватку с непроницаемой, холодной плитой, сказать трудно, но совершенно бесспорно, что отважился на подвиг вот этот дубок. Он настойчиво толкал и пробивал плиту. Плита вначале упиралась, потом стала кряхтеть и вдруг в какую-то секунду развалилась: большие куски бетона опрокинулись и обнажили парную землю, мягкую и сочную, как творог. Зеленый прутик с упругими прожилками на листочках легко вздохнул, свободно глянул на синее небо.
«Какая силища!»
Сверстников взял кусок бетона в руки и попытался разломить, — как ни старался, не отломилось даже крошки. Тогда он со всей силой бросил кусок бетона на лежащий камень. Бетон зазвенел, скользнул по камню и высек пучок искр, но не потерял ни одного кусочка.
Сверстников сказал дубку:
— И ты это сделал?!
Проспект жил под куполом свежего весеннего неба.
Через Ленинский проспект лежит путь от Внуковского аэродрома к центру Москвы, к Красной площади, к Кремлю, к Мавзолею Владимира Ильича Ленина. По этой широченной магистрали столицы промчалась не одна озаренная ликованием народа молодая слава. По этой магистрали ехали делегации коммунистических и рабочих партий на съезды КПСС. Для многих известных и безызвестных людей знакомство с Городом Солнца не по Кампанелла, а в жизни начиналось с Ленинского проспекта.
Мимо Сверстникова неслись один за другим экспрессы с Внуковского аэродрома: англичане, французы, немцы, арабы, африканцы повернулись к открытым окнам автобусов и всматриваются в улицу. На их лицах он читал: «Москва, вон она какая!» Из окон автобусов нередко приветливо махали руками, и Сверстников вместе со спешащими москвичами отвечал им улыбкой: «Добро пожаловать!»
В редакции «Новой эры» все окна были открыты, и ветерок свободно прогуливался по комнатам.
— С приездом! — еще издали крикнул Курочкин Сверстникову. — Удачно съездил?
Курочкин немного пополнел и, что особенно бросилось Сверстникову в глаза, обрел уверенную походку.
— Статья Васильева «Откровенность» и в основе и в деталях отображает действительность, — ответил Сверстников. — Первый секретарь обкома Фролов находит, что это очень удачное выступление «Новой эры».
— Приятно слышать, будем считать ее в активе нашей газеты. — Сверстников чувствовал крепкое рукопожатие Курочкина и отвечал тем же, а сам думал: «Курочкин не подозревает, что я знаю о его ходатайстве снять меня с работы». — Каждый год весна, в сущности, все одно и то же. Одно и то же.
Сверстников быстрым взглядом окинул Курочкина, ходившего вдоль окон и подставлявшего всего себя весеннему солнцу. «Давно голову не брил: от уха до уха выросла кромочка рыжих волос».
— Я бы этого не сказал: понятие «весна» одинаковое, а сама весна никогда себя не повторяет, — заметил Сверстников. — Природа очень мудрая, она не терпит стандарта.
Курочкин остановился около окна, зажмурился и принимал все солнце на свое одутловатое лицо.
— Так что же, выходит, у тебя с Вяткиной снова скандал? — спросил он.
— Скандала нет, а взгляды не всегда сходятся.
— Я уж давно замечаю, что Вяткина гнет не в ту сторону. На днях я полистал подшивку нашей газеты, взвесил, обмозговал: не туда она клонит.
Сверстников насторожился.
— На верхах-то не одобряют всякие выкрутасы в искусстве, модерн, формализм и прочее. Она может подвести газету и нас поставить под удар.
— Может, — согласился Сверстников.
— Может, может! Выдвинуть ее, что ли?
— То есть?
— Ну, в смысле освободиться от такого редактора отдела.
Сверстников склонил голову.
— Твое мнение какое? — настойчиво спросил Курочкин.
— Вяткина способный человек. Она заблуждается — это верно. Но, мне думается, ее можно поправить.
— Вяткину поправить?! — Курочкин захохотал. — Вижу, вижу, она из тебя скоро станет веревки вить. Отсечь, отсечь!
— Не то время и не те люди, чтобы отсечением решать дела. Ты говорил: «Мы должны бороться за душу каждого сектанта». Правильно сказал. А почему нам отсекать душу коммуниста? Разве за душу коммуниста мы не можем и не обязаны вести бой?
— Усложняешь дело. Вяткина руководящий пост занимает. Из партии мы ее не исключаем.
Сверстников встал и уперся руками в стол.
— Если дорога душа сектанта, то душа коммуниста стоит много больше. Как теперь поступим с Васильевым?
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».