Справедливость - [18]

Неожиданно Нелля спросила:

— А Кириленко человечный?

— Он одержимый, такие могут быть аскетами, такой цепи на себя наденет ради торжества дела. Я видел его при обходе больных, шутит, смеется, грустит, ободряет и ворчит. «Смотрите, какая молодчина, а привезли зеленую», — показывает он на молодую женщину. Она непривычно поправила локон волос, ожила так, что казалось, спрыгнет с кровати и побежит. «Ну вот, недельку полежим — и на лыжи». Кириленко садится на край кровати другого больного. «Я его три часа ковырял, — говорит он, — думал, уж теперь полгода будет лежать, а месяца не пролежит, ей-богу». Больной спрашивает, а сможет ли он на прежней работе быть. «Разве я для того тебя оперировал, чтобы на пенсию отправить? Я не такой добрый, как некоторые. Без тебя коммунизма строить не будем». Я заметил, Кириленко слово «вы» не выговаривает, а «ты» у него ворчливо-добродушное.

— Со всеми говорить на «ты» нельзя, «ты» можно сказать близкому, — заметила Нелля.

— Близкому, другу, любимой, — продолжил Васильев мысль Нелли. — Как ты думаешь, он имеет право считать тех, кого оперировал, своими близкими?

— Думаю, они не обидятся.

— Обидеться скорей всего можно на «вы». Кириленко лечит на совесть. «Заплатки поставить полдела, — говорит он. — И будет человек ковылять, и будет мозолить глаза другим, доставлять им горе. Я того считаю хирургом, который дарит больному жизнь. Хирург — это жизнь, а не смерть».

Васильев с Неллей пришли в ресторан «София». Там было шумно, но как-то торжественно. Им принесли торт «Нелля. 25», заказанный заранее Васильевым. Официант ревниво охранял их столик. Как только кто-либо намеревался подсесть, он говорил: «Занято».

Николай пил коньяк, Нелля — шампанское. Говорили, смеялись, танцевали и пели вполголоса.

Васильев и Нелля познакомились на волейбольной площадке в однодневном доме отдыха года полтора назад. При очередной подаче мяч упал далеко за чертой. За ним побежала стройная девушка, она ловко носочком откинула мяч назад и пяткой другой ноги подбросила вверх. Николай залюбовался, как она приняла мяч на голову и послала его вперед, побежала за ним и левой ногой так ударила, что он с силой врезался в лицо Николаю. Нелля в два-три прыжка оказалась около него и виновато извинялась, а потом подхватила Васильева под руку и потащила к колонке. Намочила холодной водой свой платок и приложила к его носу.

— Надо бы медный пятак, — проговорила она, глядя на вздувшийся нос.

Николай Васильев смог улыбнуться.

— Где же вы в футбол научились играть? — спросил он.

— На дворе, у нас была мальчишечье-девчоночная команда.

— Здорово, — прогнусавил Николай.

— Ударила-то? — У Нелли заискрились глаза, появилась озорная мальчишеская веселость.

— Мячом хорошо владеете.

— А вы чей? — спросила Нелля.

— Как чей?

— Ну, тут наши, «Новой эры».

— Я тоже эрин.

— А-а-а! Давайте посмотрим, что у вас делается. — Нелля сняла платок с носа, он по-прежнему был красный и распухший. — Ничего, до свадьбы заживет! — Спохватившись, Нелля спросила: — Или вы женаты?

— Нет.

В игру Нелля больше не включалась, она сидела рядом с Николаем, и они говорили о футболе и кино, о поэтах, о «Костре» Константина Федина, о «Лесе» Леонида Леонова и «Первой любви» Ефима Пермитина, о «Секретаре обкома» Всеволода Кочетова, о мемуарах Ильи Эренбурга. Нелля попыталась завести разговор об авиации и парашютном спорте, но обнаружила, что в сих делах ее собеседник ничего не понимает.

С тех пор они нередко вспоминали:

— Как думаешь, Нелля, мы бы подружились, если бы ты не разбила мне нос?

— Может быть, я понравилась бы тебе не за то, что умею «квасить» носы.

Давно уже Нелля и Николай всегда вместе. Нелля научила Николая прыгать с вышки, Николай — летать на лыжах с трамплина. А когда отдыхали в Крыму, оба увлеклись подводной охотой. Скучали, когда оставались врозь.

Нелля иногда думала: «У нас, конечно, любовь, но не такая, как рассказывают девочки, — и тут же спрашивала себя: — А может быть, любовь бывает разная?»

Нелля присматривалась к Николаю Васильеву, и он все больше и больше нравился ей. В первый год его работы в газете «Новая эра» послали Васильева на целину. Прошли все сроки, от него не только статьи не поступило, но и известия, где он находится, не было. Редактор сельхозотдела Гундобин попросил Курочкина наказать Васильева. Тот согласился. Недели через две от Васильева поступила корреспонденция, тут же ее и напечатали. Кто читал статью, будто слышал шум молотилок, вдыхал запах свежего, только что обмолоченного зерна. Статья понравилась всем, и по возвращении Васильева из командировки поздравил его прежде всего Гундобин.

Вскоре, однако, Васильева чуть было не уволили из редакции.

Гундобин всегда разговаривал громко и резко, точно ругался.

Однажды по просьбе Гундобина Васильев позвонил Руллину — автору статьи «Значение прикатывания полей» — и попросил его зайти к Гундобину, доверительно добавив:

— Имейте в виду, Гундобин глухой.

— Сильно?

— Очень, устаешь, когда с ним говоришь.

— Хорошо, завтра я буду у него.

Васильев отправился к Гундобину:

— Руллин, — еле слышно сказал Васильев.

— Что?

— Руллин завтра будет, — еще тише проговорил Васильев.