Спорные истины «школьной» литературы - [6]
Глава II. Первый пасквиль. Гарнизон.
Глава III. Драка в кабаке. Ваше благородие! Дайте опохмелиться!
Глава IV. Дружба с Евсеем. Фризовая шинель. Кража. Бегство.
Полковник Д. М. Спечинский рассказывал Пушкину, что Булгарин, «за что-то» разжалованный в солдаты, во время пребывания в Ревеле много пьянствовал. Он украл у камердинера Спечинского шинель и пропил ее. Красочно описывает будущего дельца друг Пушкина П. В. Нащокин: «…он выходил на городской бульвар, где с опухлой, безобразной рожей протягивал гуляющим руку, прося милостыни, хотя неодинаково с прочими, но в вычурных литературных оборотах». Внушительны названия следующих глав обещанного Косичкиным произведения:
Глава V. Ubi bene, ibi patria.
Глава VI. Московский пожар. Выжигин грабит Москву.
Глава VII. Выжигин перебегает.
Итак, герой многих романов Булгарина (кстати, отчасти автобиографических) и он собственной персоной сливаются в единый образ и предстают в сатирическом ракурсе. А уж общественно-политическая биография Булгарина в литературных кругах была многим знакома. Но вот еще некоторые главы якобы готового романа:
Глава XIII. Свадьба Выжигина. Бедный племянничек! Ай да дядюшка!
«Бедный племянничек» – декабрист Д. А. Искрицкий, выданный полиции своим верноподданным дядюшкой Фаддеем.
Глава XIV. Господин и госпожа Выжигины покупают на трудовые денежки деревню и с благодарностью объявляют о том почтенной публике![3]
За что же благодарит Булгарин одураченную публику? За то, понятно, что она щедро платит деньги за его писания. Слышится здесь и упрек (или досада), обращенный Пушкиным к той малокультурной, неразборчивой публике, о которой однажды заметил: «А кажется, Булгарин так для нее создан, а она для него, что им вместе жить, вместе и умирать». Вновь напрашиваются ассоциации, но оставлю в покое нынешних поклонников «Дикой Розы»…
Глава XV углубляет саркастическую характеристику журналиста, нечистоплотного как в домашнем быту, так и в общественной деятельности: «Семейственные неприятности. Выжигин ищет утешения в беседе муз и пишет пасквили и доносы». За этим следует оглушительный удар – прямое отождествление в печати Булгарина с Видоком – и в какой форме!
Глава XVI. Видок, или Маску долой!
Этим сразу расшифровывалась направленность статей и стихотворений Пушкина, в которых, говоря якобы о гнусном Видоке, поэт разил Булгарина. Столь знакомая ему кличка «Видок» раздалась как пощечина и как финал приговора. Осталось только добавить громогласное «Dixi!» («Я сказал!»). Но оно уже прозвучало в статье после торжественно произнесенной с использованием старославянизмов угрозы кулаком как победный аккорд: «Полагаю себя вправе объявить во всеуслышание всей Европы, что я ничьих мизинцев не убоюсь, ибо, не входя в рассмотрение голов, уверяю, что пальцы мои (каждый особо и все пять в совокупности) готовы воздать сторицею кому бы то ни было. Dixi!»
По следам Косичкина
Пушкина-поэта и Пушкина-прозаика знают с детства, Пушкин-полемист мало кому знаком. Слышали и читали о «николаевской реакции», о Наталье Николаевне и Дантесе, о последних днях и дуэли Пушкина, а об острейшей борьбе его с отравлявшей жизнь «сволочью нашей литературы», с насаждавшимся торгашеским духом, с безнравственностью в журналистике написано чрезвычайно мало. А жаль: разве два памфлета Косичкина не шедевры русской сатиры? Разве не дают они представления о взглядах, натуре и многогранности таланта истинно великого человека? Тут разработан целый ряд полемических приемов, подхваченных знаменитыми писателями и критиками: сочетание в одной статье серьезного тона, документализма со всеми оттенками иронии, с сарказмом, незаслуженное восхваление со смехотворными аргументами, остроумное видоизменение формулировок противника, доводящее его высказывания до абсурда, эзоповский язык, пародия смысловая и стилевая и многое, многое другое. Ироническую критику Булгарина и Греча с повторением намеков и явным использованием некоторых приемов Феофилакта Косичкина и даже его стиля найдем в «Литературных мечтаниях» Белинского (1834 год) и других его статьях. Как не вспомнить и гоголевскую манеру сопоставления Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем (1835 год), напоминающую о Косичкине, в создании образа которого писатель так хотел участвовать? Есть несомненные переклички с Косичкиным и в работах Герцена, высоко ценившего эти памфлеты. Да и пародийный Козьма Прутков позаимствовал кое-что у Косичкина. А ведь всего-то две небольшие статейки, практически неизвестные современному читателю… Но их автор – Пушкин!
Пустить себе кровь
А что же Булгарин? Опытный делец и журнальный «Зоил», он был уязвлен и сильно напуган. Пушкин публично высек его, сорвал с него маску благопристойности, да еще и погрозил опубликовать разоблачительный роман о нем. И оглавление романа готово, и компрометирующие факты собраны… Кто мог поручиться, что роман «Настоящий Выжигин» не выйдет в свет? Тогда – крах. «Известно было впоследствии, – сообщает П. В. Нащокин, – что Булгарин, прочтя оное оглавление в „Телескопе“, вынужден был пустить себе кровь». В 1831 году он осмелился сделать лишь один публичный выпад против Пушкина.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.