Сполошный колокол - [54]

План понравился.

Гаврила, который ратным людям решил не мешать, спросил Мошницына:

— Одобряешь, староста?

Мошницын вздрогнул и деланно засмеялся:

— Фу-ты! Напугал! На свечу я засмотрелся, на Божий огонь.

— Так одобряешь или нет?

— Неискусны мы с тобой, Гаврила, в ратном деле. Коли стрельцы говорят, что хороша задумка, стало быть, так оно и есть. Все в Божьей воле.

— А что скажет стрелецкий голова Бухвостов?

— Скажу так: коли князь Хованский сойдет завтра со Снетной горы, на Снетную гору он уже не воротится. Нам бы только втянуть его в дело. У него мало людей, они против нас не устоят. Только вместо двух конных отрядов нужно иметь три, на случай, если острожку пошлют помощь из Любятинского монастыря.

«Дельно говорит», — подумал Гаврила и сказал:

— Вот и быть тебе, Бухвостов, воеводой третьего отряда.

Прошка Коза от неожиданности крякнул, но возражать не стал, а Гаврила радовался: если дворянство псковское будет с посадом и бедными людьми заодно, не усидит Хованский на Снетной горе.

Тут наконец сказал свое слово и Томила Слепой:

— Радостно мне, что сообща решаем мы трудные дела наши. Вот уже какой месяц управляемся одни, без воеводы, без его дьяков, без митрополита и царя. Благословляю я вас, товарищи мои, воины Пскова, на подвиг. Коли мы устоим, верно, быть чуду. Наступит счастливая, богатая жизнь. Крестьяне будут крестьянствовать, а ремесленники — творить ремесло.

— А государь? — вырвалось у Мошницына.

Все поглядели на Томилу. Он улыбнулся:

— А кто был царем, когда Адам пахал, а Ева пряла?

Мошницын закашлялся, схватился за грудь, проворно поднялся:

— Болезнь моя возвращается, грудью я слабый, разотрусь пойду, не то и слечь недолго.

У дома старосту Мошницына нагнал Ульян Фадеев.

— Ох, до чего же тяжелые времена выпали на нашу долю! — чересчур пожаловался Ульян.

Мошницын покосился на Ульяна, промолчал.

Остановились у ворот.

— Поговорить мне с тобой надо, душу отвести, — сказал Ульян.

Мошницын заколебался, но Ульян открыл дверь и первым вошел во двор.

— Будь гостем, — пришлось сказать старосте.

В доме Ульян за хитрыми словами не прятался, сказал открыто:

— Завтра ли, через полгода ли, а Псков распахнет ворота перед московским царем. Тогда от сыску на печи не спрячешься.

Мошницын глядел на Ульяна с удивлением. Ульяну даже страшно стало, не ошибся ли он, открывшись перед ним? Да отступать было некуда.

— Коли хочешь уцелеть, свет мой староста, дай знак туда: ты, мол, в псковском воровстве не своей волей…

— Это какой же знак? — В вопросе насмешка, недоверие и надежда.

Ульян уловил жалкую нотку, уловил и успокоился.

— Подарочек пошли князю Хованскому.

— Это какой же подарочек?

— Тебе видней — какой. А коснулось бы меня, послал бы я князю коровью тушу. У них ведь в стане голодно. А ты, я слышал, вчера корову заколол.

— Заколешь, коли выгон у Хованского и кормить скотину нечем.

— Что верно, то верно, — охотно согласился Ульян и деловито закончил свои речи: — Я сегодня ночью буду у князя, вот и прихвачу твой подарок. Князь, глядишь, не забудет тебя… И мне окажи малую милость. Написал бы ты, староста, грамотку, что вход-выход из Пскова мне по тайному делу разрешен и днем и ночью.

Мошницын усмехнулся вдруг:

— Тушу коровы получишь при выходе из моего дома. Выпустят тебя из города через Михайловскую башню. Там мои люди. А слов я твоих не слыхал. А коли ты попадешься и потянет тебя вспоминать, то на первой же пытке я прикажу вырвать у тебя язык.

Побледнел Ульян, а Мошницын отвернулся от него к иконам и стал творить благочестивую молитву.

Узнал князь Хованский про то, что ему коровью тушу в подарок прислали, ногами затопал:

— Издеваются? Ну, даст Господь мне победу, запоют они у меня Лазаря!

Ордин-Нащокин еле успокоил князя, объяснил, что тут не гневаться нужно, а радоваться. Верхушка псковского мятежа ищет лазейку к спасению. Значит, во Пскове шатко.

Когда же узнал князь Хованский, как завтра задумали воевать его псковичи, подобрел и наградил Ульяна рублем.

Ульян не растерялся, попросил остаться на Снетной горе, но Ордин-Нащокин не разрешил. Во-первых, псковичи, узнав об измене Ульяна, отменят вылазку. Во-вторых, время для измены не подошло, а в-третьих, должен был Ульян отнести во Псков две клетки с голубями. Не простыми — почтовыми. Голубков нужно было доставить Пани, да так, чтоб ни одна живая душа про них не проведала.

И отправился Ульян прежней дорогой в город.

Первый большой бой

Рано поутру распахнулись Варлаамовские ворота, и конница псковских стрельцов поскакала к острожку, где сидел с наемниками Зюсс да псковские дворяне, верные царю. Вел отряд Прокофий Коза. Со стены следили за этой атакой не только пушкари и ополченцы. Велел привести Гаврила князя Львова на стену: пусть полюбуется на свое войско. Князь стоял, насупив брови, — виданное ли дело, чтобы воеводой так помыкали? И вдруг хмурь как рукой сняло: так и впился глазами в поле, а там было на что посмотреть. Из-за деревеньки, отсекая Прокофия Козу от города, вылетели казаки из полка Хованского. Со стороны Снетной горы шел на рысях другой отряд, а из острожка выводил рейтар немец Рихард Зюсс.

Прокофий Коза дрогнул. Стал сдерживать коня. Остановился отряд. Не отступить ли? Да ведь, пожалуй, не дадут уйти. Повернешься спиной — тут тебе и всыплют.