Сполошный колокол - [52]

— Палить?

— Пали, Мироша.

Мирон подскочил к пушке, перекрестился, поднес фитиль к полке с порохом и отскочил. Рвануло так, что башня наполнилась гулом, будто в колоколе сидели.

И сразу же рявкнули все пушки Пскова.

Князь Иван Никитич Хованский остановил коня, любуясь пороховыми облаками, слетевшими с башен города.

— Славно! — сказал. Потянул ноздрями воздух и тянул до тех пор, пока ноздри не поймали запах пороха. — Славно! — повторил князь, трогая коня.

Рядом с ним оказался Ордин-Нащокин. Хованский кивнул на городские стены:

— Пообветшала крепость, а все одно — хороша.

Ордин-Нащокин был бледен.

— Какое безумство! — Губы у него дрожали, и князь Хованский понял: от возмущения — не от страха. — Государство только-только начинает приходить в себя. С турками — мир, с поляками — перемирие, со шведами — тоже. И свои. Свои! Под корень режут.

— Так уж и под корень, — усмехнулся Иван Никитич. — Бунт.

Слишком равнодушно сказал это слово князь, Афанасий Лаврентьевич вновь осердился:

— Бунт бунту рознь! Когда северные города шумят — это шум и есть; когда Москва пылает — это нехорошо, а все ж не так нехорошо, как гиль во Пскове. Здесь рубеж. Здесь земля спорная. Всякий сильный правым себя почитает, хватая города и земли.

— М-да, — промычал Хованский; ему не хотелось вести умный разговор, а с этим дворянином о простых вещах не разговоришься.

И, рассердившись на все сразу, князь упрекнул Афанасия Лаврентьевича:

— Ваши-то псковичи, дворянство, — в постные дни мясо едят. Никакого страха нет, никакого закона… Оттого и бунтует Псков. Коли промеж дворян вера слаба, так где ж ее у простых-то людей сыщешь?

— Простые люди Псковской земли не развратны! — гордо сказал Ордин-Нащокин. — Я даю тебе слово, князь Иван Никитич, что отвращу крестьян от воровства.

— Поспешай. Я в словесные уговоры не верю, я мечом уговариваю. — И, чтоб отвязаться от умного дворянина, Хованский огрел коня плетью и ускакал к головному отряду, который уже подходил к Снетогорскому монастырю.

Ордин-Нащокин смотрел князю вослед: «Уж больно вы, князья, на убийство скоры. Кому ж в поле работать после учебы вашей?»

Донат видел, как чинно шло и ехало мимо деревеньки войско Хованского. По избам не шныряли, шли тихо, без литавр и барабанов, свернув знамена.

И вдруг у Доната сердце так подпрыгнуло: впереди отряда иноземного строя ехал убийца отца Зюсс. Конница подняла большую пыль, видно было плохо. Да и откуда взяться в полку московского князя немцу Рихарду Зюссу?

Донат так раздумался, что прозевал тот миг, когда в деревню вступил обоз. Зато мужики с Иваном Сергушкиным не зевали. Выбежали с косами на дорогу, отсекли часть обоза от войска и кинулись колотить возниц.

Сергушкин проткнул косою двух нерасторопных обозников. Это Донат видел, прыгая со стога на землю.

— За мной!

Стрельцы, мешая друг другу, повалили из стога. На ходу продирали глаза, отряхивались.

Видя, что на помощь крестьянам идут стрельцы, обозная прислуга бросила телеги и, отбиваясь, побежала к своим.

Сергушкин преследовал бегущих. Он догнал телегу, забежал сбоку. И возница, не дожидаясь, когда его полоснут косою, бросил вожжи и прыгнул с телеги головой вниз.

Сергушкин вскочил в повозку. Остановил лошадей, стал их заворачивать, но тут на помощь обозу прискакали драгуны. В телеге были сложены разрядные дела[19], и драгуны радовались, что важные бумаги не попали к псковичам.

Между тем отбитый у Хованского обоз Донат спешно гнал ко Пскову. Драгуны напасть на стрельцов не посмели. Где уж там нападать? Из ворот города выходило со знаменами и барабанами ополчение Пскова. Войско встало перед городом, ожидая боя, но Хованский вступать в бой не хотел.

То-то князю было досадно, когда он узнал, что псковичи отбили часть обоза, и все шесть телег с его собственным имуществом.

Свадьба

На следующий день было тихо. Хованский, отрезая Псков от его волостей и городов, построил за день между Снетной горой и Любятинским монастырем острожек. В нем засел небольшой отряд иноземного строя и человек с двести псковских дворян с их людьми. Командовал острожком немец Зюсс. Глаза не подвели Доната. Прельстившись большим жалованьем, Зюсс перешел на службу к русскому царю.

Гаврила Демидов тоже велел построить вокруг города несколько малых острожков. Максим Яга утром выходил с людьми за Великую и стрелял по Снетной горе из фальконетов[20]. Ядра долетали до монастыря. Псковичам не видно было, а вред их пальба причинила: у телеги колесо разбило, лошади голову снесло. Коль ядра тревожили Хованского, значит, хорошо. Вот и велел Гаврила строить острожки, чтоб из них по врагам палить.

В тот тихий день Гаврила-староста напрочь замучился. Хлебником он был хорошим, человеком рассудительным, а вот строя не знал и воевать не умел. А воевать нужно было.

И, боясь ратного дела, оставил Гаврила стрелецкие дела напоследок, а решал то, что ему казалось проще.

Решил Гаврила-староста так: коль Хованский отрезает дороги ко Пскову, стало быть, нужно отрезать дороги и Хованскому. Собрал Гаврила во Всегородней избе самых верных людей и велел им ехать по деревням собирать отряды из крестьян, и чтоб те отряды не давали Хованскому покою ни днем, ни ночью, чтоб подвозу к Снетной горе не было, чтоб гонцов Хованского перенимать, чтоб дворян, идущих к Хованскому на помощь, гнать и бить.