Сполошный колокол - [37]

— Готов!

Они спустились в подвал. Первым, как всегда, ушел пан Гулыга: зажечь свечи, приготовить сабли.

Донат поцеловал Пани. Она с тревогой глянула ему в глаза. Прижалась вдруг:

— Как хочется из этой клетки на волю! В Польшу или во Францию. Или куда глаза глядят, но где бы тихо было, красиво и изысканно.

— Пойду, — Донат, целуя, отстранял ее от себя, — учитель мой рассердится за опоздание.

Пан Гулыга, покручивая усы, с усмешкой сказал Донату:

— Поглядим, как молодой пан запомнил мои уроки. — И бросился вперед.

Донат едва отбил натиск.

— Неплохо! — похвалил пан Гулыга и пошел плести саблей вкрадчивые кружева. — Взял саблю — будь быстр. Сабля — молния. — И обрушил бешеный каскад ударов.

Донат устоял.

— Молодец!

Донат улыбнулся, и тут ожгло левое плечо. Рубаха набухла от крови. «Так, значит, у пана Гулыги сабля не для учебы… Так, значит, это не урок, а бой. Смертельный!» На лбу у Доната выступил пот. Кое-как отбился от нового нападения. Кровь лилась по руке. Донат старался не глядеть на рану, поташнивало, кружилась голова.

— Не я ль учил тебя — слушать слушай разговоры, но помни: в руках противника не веточка сирени, а сабля.

В подвал вошла, почти вбежала Пани.

Увидела кровь.

— Не убивай его!

— Отойдите, Пани! — приказал пан Гулыга. — Я не убийца! Я его учу. Теперь он знает: сабля — не игрушка.

— Спасибо за урок! — сказал ему Донат.

Открылся. Сабля пана Гулыги тотчас взвилась, чтобы сверху, молнией поразить неудачника насмерть. Но в это же самое мгновение Донат оказался лицом к лицу с поляком. Еще один шаг, и он за спиною пана. Ударил его по голове плашмя, без злобы, но с удовольствием. Пан Гулыга выронил саблю и упал.

— Ты убил его! — Пани подбежала к Донату. — О Боже мой! Жестокие мужчины! Скорее наверх — ты исходишь кровью…

— Я не мог убить пана. Я ударил плашмя… — Язык не слушался. Донату вдруг показалось, что все это сон.

— Плашмя? — Пани быстро наклонилась над Гулыгой. — Слава Богу! Действительно, плашмя…

— Я не мог убить пана, — повторил Донат и покачнулся.

Пани умело поднырнула ему под руку и повела. Служанка, испуганная, дрожащая, бросилась ей помогать, но Пани спокойно отстранила ее и ровным голосом, словно отсылала на кухню приготовить обед, попросила:

— Возьми кувшин с водой и полотенце. Полотенце намочишь и будешь отирать лицо и лоб пана Гулыги, пока он не придет в себя. Пан Гулыга ушибся.

Доната Пани привела в свою комнату, перевязала рану, уложила в свою пуховую постель. Голова Доната кружилась. Он закрыл глаза, а когда открыл, увидал глаза Пани: огромные, безмерно печальные и безмерно счастливые.

— Что с тобой? — спросил он ее.

— Ты жив! — Теряя свою размеренную величавость, Пани стала вдруг суетливой, как нянька. Тронула подушку, оправила одеяло, передвинула стул, налила воды в чашку, хотела отнести Донату, да забыла и выпила сама. — Мой рыцарь! Ты настоящий рыцарь! Ты и в Польше был бы лучшим среди лучших.

— Я и в Польше буду лучшим среди лучших. — Рана горела, но волна счастья, сбившая Пани с ее ледяных высот, подхватила и Доната. — Пани!

— Тебе нужно отдохнуть. Спи!

— Хорошо! — согласился Донат. — Я буду спать.

И заснул безмятежно, бездумно, как мальчик.

Часа через два к нему пришел пан Гулыга с перевязанной головой.

— Друг мой, ты угостил меня дьявольским ударом. Я горжусь своим учеником. Прости меня за жестокий урок, но теперь я за тебя спокоен. Ты выдержишь любой поединок. Такого рыцаря, как ты, я хотел бы иметь возле себя в бою. — Пан Гулыга торжественно прижал обе руки к сердцу.

— Я готов, мой учитель, быть в бою рядом с тобой.

— Друг мой, твое счастье и твоя слава — в Польше. В Польше твои таланты расцветут, ибо их оценят. Русские упрямы. Они никак не забудут времена Смуты. Они боятся нас и не верят нам, а мы хотим дружбы русского царя. Если силы русских и поляков соединятся, не только турки будут молить пощады, ползая у наших ног, — во всей Европе не найдется силы, которая могла бы нам противостоять!

— Какие великие планы!

— Да, мой мальчик. И от нас с тобой зависит не в малой степени, осуществятся они или нет.

Вошла Пани:

— Оставьте его, пан Гулыга. Ему нужен покой.

— Мне хорошо, — ответил Донат. — Я подумал было… Но теперь понял — вы мои друзья.

— Не разговаривай! Тебе нужно как можно скорее поправиться. А пану Гулыге пора в дорогу…

— Учитель, вы уезжаете?

Пан Гулыга церемонно поклонился Донату. Большой, благодушный, добрый. А вот глазами сыграть не сумел — цепные псы. Зрачки, как стоячая вода в болоте, — черны и бездонны. Половину своей улыбки пан Гулыга оставил для Пани, и она, как цветок, схваченный огнем, сжалась, померкла:

— Пан Гулыга едет к моему брату. У нас кончаются деньги.

Сказала быстро, опустив ресницы.

Поцеловала Доната в лоб, взяла пана Гулыгу под руку и увела.

Донат отыскал в проталине на окне кусочек синего неба и улыбнулся ему глазами. Почему-то вспомнилась девица Евдокия, что приходила к Прошке Козе муку просить… Вспомнилась на единый миг — ее проглотили цепные псы пана Гулыги. Почему он так смотрел на него? Чего испугалась Пани?

Стал перебирать в памяти утреннее происшествие. Боевая сабля Гулыги. Его урок, похожий на убийство. Сбегающая по ступеням подвала Пани: «Ты убил его!.. Плашмя? Слава Богу! Действительно, плашмя…» А ведь она не обрадовалась, что пан Гулыга уцелел. «Действительно, плашмя…» Странное сочувствие… Подумалось: «Уж не прислуживает ли госпожа Пани слуге пану Гулыге? Кто истинный хозяин этого таинственного дома?»