Сполошный колокол - [36]

Вспомнил старичка, с которым сидел в тюрьме. Этот вразумил бы, но где он теперь? Донат, занятый своей бедой, даже имени его не спросил, а тот и не сказал.

Сошел с коня.

— Ты, что ли, мне ответишь, бессловесная тварь?

Ярость нахлынула, как ливень. Держал коня за узду и бил его кулаком по морде.

«За что? — кричала в нем совесть. — За что бьешь невинную тварь?»

Прыгнув в седло, кровавя узду, бешено крутился на одном месте, гнал коня в сугробы и наконец упал головою на гриву и расплакался.

Во Псков Донат приехал спокойный. В нем даже мать не углядела бы перемены, да и что углядишь, когда трещина разорвала надвое душу.

Странный урок

Донат привел коня в конюшню. И никак не мог расстаться с ним. Ухаживал, как за больным. Гладил, вычесывал, кормил с рук.

В конюшне было тепло. Пахло сеном, ремнями.

Конь принимал ласки настороженно, но вдруг положил голову Донату на плечо, и тот понял — прощен.

Обрадовался. И — к Пани!

Взволновать любимую нежданным появлением. Есть ли радость большая? Донат бесшумно снял оружие. У самой двери его остановили голоса. Говорил мужчина! Ревность — как розга по лицу. Но голос-то Гулыги.

Донат перевел дух, взялся за ручку двери и услышал, как пан Гулыга сказал:

— Пора использовать мальчишку. Нужно узнать, что за человек новый староста Гаврила Демидов. Можно ли его купить. Князь Вишневецкий недоволен. Наступает решительный момент, а мы сидим сложа руки.

— Так ли уж сложа, — сказала Пани.

— Теперь другое время! — прикрикнул пан Гулыга. — У Москвы нет денег и нет войска. Все нам на руку. Восстали Псков и Новгород. Самое время поднять Речь Посполитую. Поводом к выступлению должна стать просьба Пскова о помощи. Со шведами договоримся.

— Шведы воевать не будут.

— Но и не помешают. У них есть счеты с Москвой: выкуп за перебежчиков не выплачен, над послом надругались. Со шведами мы поладим. Пусть они вступят в города, возьмут, если пожелают, Новгород. А нам… Ты, наверное, и не представляешь, что нужно нам от московского царя. Дружбы! И пусть он у нас запросит помощи. Мы ему поможем, требуя в ответ, чтоб он ударил на Хмельницкого.

— Сети! — вырвалось у Доната. — Всюду сети!

Дверь мгновенно распахнулась. Перед стрельцом стоял разъяренный пан Гулыга. Пани вскрикнула и закрыла лицо руками.

— Я шел к любимой и пришел к любимой! — нелепо закричал Донат в лицо Гулыги, схватил его за грудки, выкинул из комнаты и захлопнул дверь.

Дверь тут же вновь открылась, в руках у пана Гулыги обнаженная сабля.

— Я не отдам ее тебе, — сказал Донат ему так спокойно, что пан Гулыга опешил. То ли щенок ничего не слышал, то ли он влюбленный болван, и ничего больше.

Пани пришла в себя:

— Донат, глупенький, неужели ты меня ревнуешь? Пан Гулыга наш верный друг. Защитник нашей любви. И наконец, если бы не пан Гулыга, на что бы мы жили? Мой брат уехал надолго. И он, конечно, не вернется в город бунтовщиков.

— Ах, деньги! Деньги сейчас будут.

Донат прошел мимо Гулыги в свою комнату. Вскрыл пояс и достал два талера.

Пан Гулыга вопросительно смотрел на Пани. Она приложила палец к губам:

— Он ничего не понял. Он ревнивец, и только.

И вспомнила, как стояла перед Ординым-Нащокиным, а Донат, не понимавший польского, говорил по-польски. Гулыга пропустил слова Пани мимо ушей, но подумал о том, что парень только по крови русский. Сам-то швед. Купец, а у купцов родина там, где деньги.

Вошел Донат, положил на стол два талера. Пани рассмеялась:

— Милый! Донат! Как ты наивен! Два талера огромные деньги, но — для стрельца.

— Так я и есть стрелец!

— Обедать, судари! — Пани хлопнула в ладоши. — Вы голодны, оттого и сердиты.

За обедом дьявол толкнул Доната подразнить пана Гулыгу:

— Сегодня видел я — воин стоит на страже перед сундуком с деньгами. Смешно.

— Смешно? — переспросил пан Гулыга.

— Смешно! Воин перед сундуком с ничтожными деньгами.

— С ничтожными? А сколько их?

— Двадцать тысяч.

— Ах, это все те же двадцать злополучных тысяч!

— Двадцать тысяч, — мечтательно сказала Пани. — На эти деньги я б могла купить у разорившегося польского магната дворец его потомственный. И никогда забот уже не знать… Но, господа! Вы еще не помирились. Протяните друг другу руки и забудьте происшествие.

— Я готов! — сказал пан Гулыга.

— Прошу меня простить, — сказал ему Донат и подал руку первым.

Лицо у него было красное, вспотевшее.

«Глупый ревнивец!» — усмехнулся пан Гулыга.

Донат знал, что он покраснел, и благодарил Бога за свои нахально пылающие щеки: поверят, что стыдится вспышки ревности.

Выпили вина.

— Неужто, — спросил пан Гулыга, — у такой казны в охране всего один стрелец?

— У сундука один. Еще один — снаружи у дверей.

— Не много, — сказала Пани задумчиво.

— Я думаю, — откликнулся Донат, — что пора бы деньги перевезти в город, коли…

И осекся: чуть тайну о московской угрозе не выболтал врагу.

— Что ты хотел сказать? — спросил пан Гулыга.

— Деньги нужно держать в надежном месте, коли бунт. Мало ли кому что придет в голову, — торопливо ответил, пряча глаза.

Пан Гулыга глянул на Доната из-под бровей: не прост мальчишка. А ведь он все слышал! Он слишком много знает для своих восемнадцати лет.

— Ну что ж, — сказал пан Гулыга, отодвигая еду. — Я сыт. Спасибо, Пани. Нам с Донатом пора на урок. Ты готов?