Сполохи - [26]

— Вероятно, — подумав, согласился Алик.

Он не обиделся. В его глазах блеснули хитринки. Покамест наука была для него потусторонним миром. Покамест в магазинах женских тканей по-прежнему продавались ситцы самых разнообразных расцветок для дерзких мужских рубашек. Французские клеши от бедра — это вещь.

Алик снова сел истово болеть к телевизору.

Иван Терентьевич огляделся: хоть Шапчиц и жил в его доме, он был здесь впервые. Скользнул взглядом по сдвинутым в центре первой комнаты обеденным столам, собранным, наверное, по соседям, накрытым белыми скатертями, по всей этой сервировке, холодным закускам, бутылкам, задержал свой взгляд на темной потрескавшейся доске с Георгием-победоносцем, пробежал по корешкам книг, что занимали целую стену. Здесь было томов сорок Брокгауза и Ефрона, довоенная Малая Советская Энциклопедия и послевоенная Большая, собрания отечественной и зарубежной классики, разрозненные тома изданий Маркса, Павленкова. Тут было в чем покопаться. На отдельных полках размещалась биологическая литература. Увидел свои книги и вспомнил, что некоторые из них с шутливыми дарственными надписями. Что-то вроде: «Прекрасному ученому Шапчицу от Значонка, тоже прекрасного ученого». А Шапчиц был тогда еще студентом. «Позер, — сказал себе Иван Терентьевич, — метр несчастный, хоть век учись, а дубиной помрешь — и поделом…»

Он раскрыл наугад подшивку «Нивы». Ага, специальный коронационный нумер за девяносто шестой год. Въезд Николаши в первопрестольную столицу. Их величество под балдахином. Их величество изволят приложить к высочайшему манифесту ручку. Пряники, которыми одаривался народ. Расписание тостов за трапезой в Грановитой палате: первый, за рыбой, — за государя, второй, за барашком, — за государыню, за жарким — за здравие императорского двора, за сладким — за духовных особ и всех верноподданных…

— За здоровье молодых! — сказал Капранов, придя Ивану Терентьевичу на выручку: наверное, первый тост был за ним.

Стул по правую от Значонка руку был пустой, его берегли для Юлия. Дальше сидел Капранов. А по левую — Люда в новом темно-вишневом платье, Шапчиц в белой рубашке с широким пестрым галстуком.

Шапчиц, порою пребывавший в робости не только в присутствии Значонка, но и его дочери, сегодня чувствовал себя уверенно и деловито. Таким, наверное, он был в своей обычной жизни.

Заметив внимание Значонка к его библиотеке, он сказал:

— На днях я нашел у букинистов любопытную книжку Джеймса Фрэзера. Вам не приходилось его читать?

— Приходилось. Но так давно, что я уже все перезабыл.

— Фрэзер объясняет смысл одного чрезвычайно интересного древнего ритуала, — сказал Шапчиц, обращаясь ко всем сразу: надо было как-то начинать общий разговор. — В Арицийском лесу росло дерево Дианы, богини леса, покровительницы стад, подательницы плодовитости людям, животным, растениям. Это дерево охранялось царем, богочеловеком. Считалось, что он олицетворял собою возлюбленного Дианы, обладал ее способностями… Царь охранял дерево с мечом. Любой человек, даже беглый раб, мог убить его и стать таким образом новым царем. Удача, понятно, всегда сопутствовала более ловкому, более сильному. То есть молодому. Душа погибшего царя переселялась в молодое тело. Царь не мог быть дряхлым, ибо это грозило обернуться катастрофой для всех людей, животных, для всей природы.

— Что ж, здесь есть свой резон, — заметил Значонок. — Немийские анимисты не были одинокими. Во всех древних цивилизациях было нечто подобное. Да что там древних — уже в нашем столетии жизнь и царствование монарха одного из конголезских племен ограничивалась одними сутками. Его умерщвляли. Кстати, об этом тоже писал Фрэзер… — При случае Значонок умел, оказывается, щегольнуть памятью. — Вот и вы придете на смену либо мне, — без всякого перехода негромко добавил он, — либо вот ему. — И кивнул в сторону Капранова.

— Помилуйте, как можно!.. К тому же я без меча, я с миром! — шутливо запротестовал Шапчиц.

— Конечно, — согласился Значонок, подцепив вилкой кусочек сервелата. — Я давно хотел сказать, что мне будет искренне жаль, если вы вдруг оставите селекцию. Пожалуй, я был несколько несправедлив к вам — работать-то вы умеете.

— Спасибо, — с признательностью ответил Шапчиц.

— И думать умеет, — потрепала Люда вихор Шапчица.

— И это — тоже, — вновь согласился Значонок.

А стадион там чего-то снова разволновался, и комментатор сказал: «Действительно, хорошо у футболиста поставлен удар. Вот попади он сейчас по воротам, и счет, действительно, мог бы измениться».

— Хотя французская Академия наук, — продолжал Значонок, — еще в тысяча семьсот семьдесят пятом году категорически отказалась от всяческого рассмотрения проектов вечного двигателя… Чтоб не разбазаривать время попусту.

Намек был понят. И, пожалуй, принят.

«Да, дорогие друзья, — с пафосом говорил телевизор, — защитник спас свои ворота, казалось, от неминуемого гола!.. Что ж, молодой вице-чемпион, кандидат в сборную, редактор стенной газеты показывает сегодня, действительно, надежную игру. Вот, присмотритесь к нему…»

— Я чувствую себя виновным перед вами, Иван Терентьевич, — подняв глаза, тихо сказал Шапчиц.