Сполохи - [16]

Кучинский побывал на этой общественной ферме и решил в будущем году строить аналогичную в «Партизане» — для чучковской бригады. И вообще, у Дровосека следовало кое-чему поучиться. Мужик он был ушлый, разворотливый, получал приличные надои и был первым в районе по урожайности зерновых и картофеля.

Но основным сортом, увы, у него шел «палачанский». В колхозе был свой крахмальный завод — все, что оставила война от бывшей панской экономии, и Дровосек скупал для него крахмалистую картошку всюду, где только удавалось. Возил даже из соседней области. Переработка «палачанского» была делом зряшным.

Иван Дровосек сидел в углу под гигантским фикусом. Перовский «Рыболов», морща лоб — весь внимание, смотрел со стены через этот фикус в его тарелку, будто там плавал поплавок.

— Ваня ште, Ваня ште, Ваня штекает паште? — заглянул и Кучинский в тарелку Дровосека, подходя к его столу.

— Угу. Хороший паштет. Здравствуй, Юлий.

— Здравствуй, — отвечал Кучинский, усаживаясь. — Графинчик пуст, как душа ревизиониста? — повертел он графин. В склянку была брошена лишь капля винца.

Тотчас к председателям припорхнула официанточка.

— Так, — пробормотал Кучинский, вертя в руках меню. — Как говорил мой знакомый официант Гоча из Цхалтубо, шашлык — рубль двадцать четыре, ха-а-роший шашлык — тры рубля… На сей раз доверимся его вкусу, — кивнул Кучинский на Дровосека. — Принесите мне то же самое.

Ему было все равно, что есть.

— Да, еще вот что… — остановил он официантку. И обратился к Дровосеку: — Уж вечер, дела переделаны, а встречаемся все же редко… Ну, что это? — Кучинский никак не мог оставить в покое графин. — Рюмка доброго напитка — все равно что рукопожатие красивой женщины. Может, удвоим порции?

— А может, лучше водички?

— Вода! Я пил ее однажды, да жаль не утоляет жажды!

— У меня давление…

— На всех давление! — И Кучинский показал официантке два пальца. Та понимающе кивнула, но Кучинский покачал головой: — Это не два, милая, это пять, римская.

Девушка прыснула.

Мелкие складки собрались и у глаз Дровосека. Брови у него, как и короткий «ежик», были белесыми, выгоревшими на солнце.

— С тобой не заскучаешь, — сказал он, достал из кармана старенького пиджака платок, за которым потащилась сенная труха, и промокнул слезу.

За соседним столиком сидела бабка в протертом синем школьном сарафане. Видать, пожалела выбрасывать внучкину одежку. Бабка ела котлету с вермишелью, держа в одной руке и вилку, и кошелек.

За пивом для батьки пришел мальчик лет двенадцати. Ему открыли шесть бутылок, и теперь он аккуратно сливал пиво в трехлитровую банку, отпивая из каждой бутылки по глотку. Так меньше будет заметна недостача, что ли?..

— Ты не позабыл о своем намерении продать мне черно-пестрых телок? — сказал вдруг Кучинский и улыбнулся: никакой такой договоренности с Дровосеком не было. — У тебя молочное стадо на зависть… О цене когда будем договариваться — сейчас или после этого? — Он щелкнул по графину.

— Ты прямо на ходу подметки срезаешь, — вновь засмеялся Дровосек. — Ладно, как-нибудь столкуемся.

Кучинский был голоден и ел хлеб, намазывая его горчицей.

— Что у тебя нынче с мясом? — спросил он.

— Пока на уровне прошлого года, — пожал Дровосек плечами. — Чуточку больше… Привес на первое июля — около сотни центнеров.

Разговор, коль он касался производства мяса, шел, как водится, применительно к ста гектарам сельскохозяйственных угодий.

— А у тебя сотни нет? — спросил Дровосек.

— Нет.

Дровосек понимающе кивнул.

— Девяносто восемь? — спросил он.

— Девяносто восемь. — Кучинский рассмеялся. — Ты держишь в памяти все цифры по всем колхозам района…

— Сегодня я виделся с Горбуновым из «Зари». В прошлом году мы с Кучинским, говорю я ему, получили по тридцать три центнера хлеба. Ты же всюду шумел, что у тебя сорок один. Где же твой хлеб? Государству сдал меньше нас, удои у тебя ниже, мяса чуть ли не в половину меньше. Где же твой хлеб?

— Должно быть, считал «комбайновый», — усмехнулся Кучинский.

— Разве что. Сырой хлеб, да еще небось шепнул комбайнеру, чтоб подачу воздуха увеличил… Надо считать «амбарный». Надо и хлеб соотносить к ста гектарам угодий. Будем так считать, тогда и хлеб будет, и мясо, и молоко.

— А картошка?

— И картошка. Кстати, как дела у вас насчет картошки?

— Она уже становится на ножки, спасибо вам!

— Послушай, Юлий. Дал бы мне осенью пару сотен тонн…

— А-а, гешефт есть гешефт, — догадался Кучинский. — Нужен стеарин для свечного заводика?

— Что-то около этого.

Официантка принесла заказ, и Кучинский, пробормотав солдатское: «Разрешите приступить к приему пищи?» — занялся рюмками, приборами, блюдами.

— У тебя, что же, крахмалистых нет совсем?

Дровосек помотал головой.

— А в будущем году будешь сеять?

— Ты сколько ожидаешь с га? — ушел от прямого ответа Дровосек. Он так и сказал «с га», а не «с гектара». — У меня на круг должно выйти центнеров триста. В два раза больше, чем в лучшие годы по республике.

— «Лился пленительный напев из чистых уст прелестных дев», — усмехнулся Кучинский.

— Так сколько? — нетерпеливо повторил Дровосек, опрокинув рюмку в рот.

— Двести.

— Вот видишь…

— Погоди. — Кучинский поднял руку. — Во-первых, у вас торфяники, а мы сидим на минералке. Во-вторых, в твоем «палачанском» сколько процентов крахмала? Двенадцать?