Спокойствие - [64]

Короче, Давос — ничего местечко. Еще мне дико понравилось, как туберкулезные женщины умоляли туберкулезного господина Альбина на верхней террасе, спрячьте пистолет и в другой раз не прогоняйте чистильщика бассейнов, если тот захочет полечить вас спиртом. Мне было любопытно, пустит себе в итоге пулю в лоб Адонис или нет. Меня куда больше занимает сюжет, интрига, чем нездоровые восторги Ганса Касторпа по поводу сущности времени. Господин Фюзеши тоже задумывается о сущности времени, он от души удивляется, как странно истекают минуты в добавочное время, не говоря уже об одиннадцатиметровых. Еще есть женщина в спортивном костюме, Эржи, которая раз в неделю обещает Иолике повеситься. Если она исполнит обещание, за ней последует весь четвертый этаж, и реально Эржи всегда занималась вещами куда серьезней, чем выкладки господина Фюзеши.

Еще я иногда играл в шахматы сам с собой, на доске, которую когда-то получил от Эстер к Рождеству. Мне удалось сыграть отличную партию. Со стороны можно подумать, что я сбрендил, но это только на первый взгляд. Если мы сделаем ход и перевернем доску, через несколько мгновений с треском рухнут все наши представления о шахматной игре, особенно если кто-то понимает в игре примерно столько же, сколько я. Уверяю вас, так даже интереснее. Отъявленного знатока или рядового зэка нимало не смутит, если по другую сторону баррикады он увидит самого себя, но я в последние годы играл исключительно с Эстер, да и то недолго. В детстве я любил играть с Юдит, не только из-за самой игры, а потому что мне нравилась клетчатая доска. И вот что интересно, в период развития вторичных половых признаков ситуация изменилась. Настолько, что, когда после несложной операции по удалению миндалин Юдит вернулась домой, мы перестали играть в шахматы. И Эстер мне удалось поставить мат всего несколько раз, потом выяснилось, что она много лет по воскресеньям играла в шахматы с ветеринаром, который потом усыпил ее дедушку.

Я впервые играл в одиночку, хотя дело, казалось бы, очевидное. Играть в одиночку — это не более абсурдно, чем, скажем, в одиночку заниматься любовью или в одиночку пить утренний кофе. Повторяю, мне даже удалось разыграть несколько удачных партий. Один раз я белыми вынудил ту сторону разменять ферзя, у черных не было выбора, через пару ходов стало ясно, что лучше было пожертвовать коня, и этим разменом белые только создали себе лишние проблемы. Они попытались захватить пешку на правом фланге, но черные задумали какой-то сатанинский маневр, начали с короля и последовательно, ход за ходом, прорвались за линию обороны, и затем на А8 ладьей ударили по пешкам и тем самым выбили почву из-под ног у слона.

Я славно провел время со слюнтяем Касторпом и с тридцатью двумя фигурами. По правде, гораздо больше времени я уделял Клавдии Шоша, об этом сложно было бы не упомянуть, хотя и рассказать особенно нечего. Когда она нервно хлопала дверью в ресторане и потом, в белом джемпере, терзая косу, садилась к “правильному” русскому столику, словом, когда эта женщина с восточным, киргизским, лицом, появлялась снова и снова, научные изыскания господина Сеттембрини о парадоксах логического мышления начинали раздражать меня все сильнее. Настолько, что, когда мадам Шоша будто бы случайно появилась в предбаннике перед рентгеновским кабинетом и, немного сгорбившись, закинув ногу на ногу, начала листать цветную газету, читатель в моем лице крепко задумался, черт возьми, жизнь могла сложиться совершенно иначе. К примеру, если бы он пятнадцать лет встречался с этой женщиной, если бы по пешеходному переходу брела не полупьяная шлюха, держа в руках туфли и полудохлую птицу, а эта Клавдия… ну да ладно, что я там писал об особых списках, зачеркиваем. В общем, в те дни я был, можно сказать, счастлив. Иногда я выходил в круглосуточный магазин на проспект. Ночью, поскольку не хотел, чтобы соседи меня видели.

Когда я вернулся, дверь была открыта. На кухне сидели двое мужчин в костюмах, судя по всему, уже довольно долго. Они пили кофе и курили. Когда я вошел, они даже не встали.

— Вы ответственный квартиросъемщик? — спросил коренастый и попросил, чтобы я показал документ, удостоверяющий личность. Было ясно, зачем они пришли, однако в таких вопросах лучше играть по их правилам. Худощавый отодвинул ногой табуретку и кивнул мне, чтобы я садился.

— Я могу закурить? — спросил я, словно был не у себя дома.

— Естественно, — сказал он и протянул мне пачку.

— Спасибо, у меня есть, — сказал я.

— Оставьте, вам еще пригодится, — сказал он, в его голосе не чувствовалось угрозы, и все же я взял из его пачки. По крайней мере, будем курить одно и то же, думал я. Казалось, из двоих старший по званию — он. Правда, они забыли представиться, что у них, впрочем, не редкость. Мне очень хотелось, чтобы мы поскорее покончили с положенными формальностями, поскольку я в любом случае не собирался ничего отрицать.

Коренастый посмотрел на коллегу, понял, что тот не собирается сейчас говорить, и зачем-то проронил:

— Очень уютная квартира, — словно это было какое-то существенное замечание, которое может отпустить только старший по званию. Лучше бы заговорил худощавый, думал я. Он казался гораздо более вменяемым, чем это свиное рыло, но, судя по его неподвижному взгляду, был садистом.