Спокойствие - [62]

Она писала, что вернется через две-три недели, не сказала раньше, только потому что до последнего момента сама не знала, поедет ли, и решилась неожиданно, и чтобы я не сердился, и все в таком духе. Какое-то время я в оцепенении стоял перед дверью. Затем старушка с лестничной площадки спросила, кого я ищу, как будто не знала, как будто не она несколько лет назад написала донос на нелегального квартиранта, а я сказал: никого не ищу, тетя Короди, пожалуйста, успокойтесь и не переживайте, затем я отправился домой. Я пытался думать, что на самом деле это еще ничего не значит. Хорошо, что она наконец поехала домой, об этом в свое время даже врач говорил. И наверняка она поехала одна. Понадобились один аборт и одна драка, чтобы я смог узнать правду о ее прошлом, поэтому абсолютно исключено, что она могла взять с собой полузнакомого человека. Одно дело, прожив полжизни, возвращаться домой, и совершенно другое — идти с кем-то в планетарий. По идее даже лучше, что она поехала одна, думал я. Иногда компания абсолютно ни к чему, думал я. И я не могу надолго оставить маму дома, думал я. Хотя это бы многое решило, думал я. Другое дело, теперь она не сдохнет в одиночку, думал я. Что не так уж и плохо, думал я. Мы довольно долго тянули, в отличие от Юдит, думал я. Хотя нам пришлось хуже, чем ей, думал я. Глупость, думал я. Мне неоткуда узнать, как она жила эти годы, думал я. А господин из звукозаписывающей компании мог бы послать открытку, думал я. Вместо месячного пособия по уходу за сумасшедшей мог бы написать, что у его дочери остановилось сердце, думал я. Нужно сообщить маме, что ее дочь умерла десять лет назад, думал я. Слава богу, что она переписывалась со мной, неплохо было, думал я. И что я покупаю ей кремы от морщин на деньги моего отца, думал я. Может, она даже обрадуется, думал я. А вдруг она не сошла с ума, а просто не хочет ни с кем общаться, думал я. И от радости она преподнесет приятный сюрприз поклонникам, думал я. Скажем, спустится в гастроном за едой, думал я. Если не продавец, то я точно буду удивлен, думал я. Проблема только в том, что я устал, думал я. В остальном безупречная народно-музыкальная пьеса, но я почему-то зверски устал, думал я. Если в этом проводнике есть хоть капля совести, он найдет ошибку у меня в билете и вышвырнет меня из бегущего поезда прямо в пусту, думал я. Привет, венгерская пуста, думал я. Тогда тебе придется есть меньше хлеба, думал я. Потому что Господь Бог не побежит в гастроном, думал я. Или надевай свой пожранный молью костюмчик и вперед в гастроном, или ты сдохнешь от голода, думал я. Но больше ты не будешь мудровать надо мной, думал я. Больше никаких гдетыбылсынок, думал я. Будешь у меня лететь, пердеть и радоваться, думал я. Не думай, что я не посмею тебя ударить, думал я. Я схвачу тебя за твои обесцвеченные волосы и вытащу на улицу, думал я. Вцеплюсь в твой костюмчик и отволоку в Восточные Карпаты, и без всяких яких поцелуешь ей ноги, думал я. На коленях будешь благодарить Эстер за то, что она не позволила мне сдать тебя в сумасшедший дом, думал я. И обещаю тебе, если я начну писать твоей кровью, критики только возрадуются, думал я. Так что не смей мне говорить, веди ее в мотель, как остальных, думал я. Не смей швырять в меня червивым яблоком, если я спрошу, кто такая Эва Иордан, думал я. И никогда, никогда в своей гребаной жизни не смей у меня спрашивать, чтоэтозашалавасынок! Не смей притворяться, что не знаешь, а то я размозжу твою голову об звуковую колонку, мама! Меня не волнуют твои жалобы на сердце! Да, будешь слушать эту пластинку, пока не оглохнешь!

— Добрый день, — поздоровалась со мной жена Берени.

— Добрый день, — сказал я.

— Заходите? — спросила она и подержала дверь.

— Нет, — сказал я и внезапно почувствовал, будто я отрезал себя ножницами ото всех и вся.

Когда я распрощался с женой Берени и отправился в сторону площади Кальвина, я окончательно понял, что такое свобода. Даже если под свободой мы понимаем не эйфорию, какую чувствует пилот, взлетающий в небо, и не право выбора, и не странный, немного ханжеский, настрой, когда мы, сообразуясь с нашими моральными принципами, вольны решать или осуждать, и вдобавок решение целиком и полностью совпадает с самыми нашими тайными мечтаниями и чувствами. Свобода — это не черные чернила на белой бумаге. Не четыре скрипичные струны и не десять тысяч органных труб. Не Диогенова бочка и не мгновение, когда остановится бутафорский Божий будильник и неведомая сила раздвинет прутья в клетке ребер. По-моему, свобода — это состояние, когда ничто не привязывает нас к окружающей действительности. Когда у нас ни мечтаний, ни страстей, ни страхов. Когда у нас нет ни цели, ни бесцельности, когда этот вакуум абсолютного безразличия не причиняет нам боль. Свобода удивительна в своей бесцветности. Она совершенно непохожа на равнодушие, поскольку последнее невыносимо цинично, непохожа на отчаяние, когда нечего терять, потому что отчаяние всегда скрывает стыд или тайную надежду. Если уж совсем на все наплевать, это архичеловечно. Свобода — это антипод отчаяния, это обесчеловечивающее состояние.