Список мечт. Повести и рассказы - [38]

Однажды нашей кошке понадобилась помощь ветеринара, так я с великим усердием «ассистировала». Держала кошачье ухо навытяжку, пока доктор промывала что-то ей там внутри.

Мои мечты о мединституте тихо уходили в небытие, надо было как-то устраиваться после школы. Я жила в крупном поселке под Мурманском, где стояли подводные лодки. Туда и направили Игоря на службу после военного училища.

А я, так и не определившись с выбором профессии после школы, пошла работать продавцом в поселковый магазин. Там и встретились.

Наташа уже не так спешила высказать мне всё и сразу. Ушла в воспоминания. Успокоилась. Поняла, что её слушают. Что её наконец-то выслушают. И — может быть — поймут. Неужели за эти годы ей не с кем было поговорить об этом?

А кто бы слушал? И кому расскажешь?

Не связанное с военной службой местное население северного поселка смотрело на вновь прибывающих лейтенантов как на потенциальных спасителей их дочерей.

Кому удавалось познакомиться с офицером — считались счастливыми девицами. Лишь бы вывезли на Большую Землю, дали финансовое содержание. А там уж совсем неважно — красивый или умный, пьёт или бьёт…

Признаться родителям или подружкам, что в молодой семье не всё гладко — об этом не могло быть и речи! «Терпи, тебе же так повезло в жизни! Соседская дочка, вон, вообще в девках засиделась. Ходили офицерики ко двору табунами, а с собой-то никто так и не забрал!»

— Когда он приходил пьяным, я уходила спать в детскую.

Я не знаю, может быть, у него были другие женщины? Может быть, они были лучше, опытнее? Да мне это и не важно совсем, на самом деле.

Наши двое детей родились с разницей в пять лет. Понятное дело, несколько лет подряд я была полностью погружена в распашонки-пелёнки. А когда, образно говоря, подняла глаза от горшков, то передо мной стоял вроде и муж, но какой-то не мой.

Это был уже не тот юный лейтенант, за кого я скоропалительно вышла замуж. А красавец-офицер, выросший в должности, физически окрепший мужчина.

Мой муж? Или просто отец моих детей? Я не успела прожить с ним какую-то совместную, только мужа и жены, жизнь. И может, тогда я и не смогла вовремя рассмотреть, что мы разные. Мы совершенно разные люди!

Череда переездов, укладка чемоданов-контейнеров, смена школ у детей, каждый раз обустройство новой квартиры…

Следующие двадцать лет так и прошли. Мы жили вместе.

Но мне было плохо, меня сдавливало чувство беспомощности. Его пьянство переросло в нормальное для него, обычное состояние. После работы и в редкие выходные всегда одно и то же. А между ними — служба.

Мне было неприятно, отвратительно. Я тысячу раз в мечтах пыталась с ним развестись. Уехать, начать новую жизнь, может, даже и с другим человеком.

Но куда мне было деваться? В чужих городах, без родных и подруг, с двумя детьми, без профессии. И без денег… Я всегда очень остро ощущала эту финансовую зависимость от него.

Может, из-за того, что выросла в бедной семье. Я ведь до замужества не знала, что можно жить обеспеченно. С армейским пайком, с бесплатной дорогой к морю. Хотя это случалось в нашей совместной жизни крайне редко.

Да, я жила за его счёт всю жизнь. Я это осознаю. Но я ведь растила наших детей! Сейчас у меня маленькая пенсия. Настолько маленькая, что мне не хватает даже на заготовку дров на зиму.

Дрова? Какие дрова? Почему из монолога Натальи мне «высвечивают» отдельные слова? «Отсекаюсь», «алкоголик», «горшки». Теперь — «дрова».

Ах, да, она живёт в деревне, там печь, которую надо топить дровами. А среднерусская зима одним грузовиком дров не насытится. Интересно, как она разводит топку?

На моей даче пока не пустишь фитиль в дымовую трубу, не схватится тяга — не будет тебе тепла. Да и схватится если, ещё та задачка впереди! На колосники кладёшь сначала бумагу, потом мелкие сухие ветки, потом щепочки покрупнее.

А когда огонь захватит эту мелкодревесную субстанцию, взовьётся она в чреве печи тонкими огненными струями — только тогда (осторожно, друг дружку — наперекрёст!) можно положить полено-другое для растопки. И только потом в ход идет «тяжёлая артиллерия» — загодя занесённые в дом, просушенные связки дров. Тогда становится хорошо, тепло, уютно.

— Я научилась растапливать печь, — словно вторя моим мыслям, продолжила Наташа.

Её голос вернул меня с моей дачи в квартиру на диван. Где я сижу, уже, наверное, целый час, и внимаю монологу. В нём нет места для собеседника. Он и не нужен. Человек молчал два года. Или всю жизнь?

— Научилась растить зелень для салата. Уже не боюсь спать одна в тёмном доме. Хотя поначалу я на всю ночь оставляла свет в одной из комнат, чтобы никто из непрошеных гостей не застал меня врасплох. Думая, что я уже сплю и что меня можно напугать неожиданным стуком в дверь. Но я зря боялась — ко мне никто не ходил и не ходит. Деревенская жизнь идёт мимо меня.

Я пыталась заговорить с ровесницами в магазине, на почте, на автобусной остановке. В ответ получала равнодушие, смешанное с хамством. «Да что с тобой, городской, разговаривать. Приехала, понимаешь… Босоножки белые. Все в сланцах китайских, а эта, погляди-ка. Мужик-то твой где? Чего одна тут зимовала?»