Спич - [24]

, как выразился Ипполит, читали друг другу:

Глядели женщины, обрыв заполонив,

На май, на дивный май, что плыл по Рейну в лодке.

Но лодка уплыла, печалуйтесь красотки,

И кто довел до слез толпу плакучих ив…

И вот теперь, сидя под арестом в роскошной гостинице посреди дикой скифской степи, Евгений Евгеньевич вспоминал молодое божоле в ноябре, когда на парижских бульварах уже начинают жарить каштаны, и где однажды осенью за столиком уличного кафе под жаркой газовой жаровней одна пожилая англичанка приняла его и Ипполита за итальянцев; и фрески в капелле церкви Санта-Мария дель Кармине во Флоренции, на которые Ипполит молился; и горячий глинтвейн на улицах рождественской Вены; и засыпанный разноцветным мусором булыжник площади Сан-Марко с неутомимыми закопченными маврами над головой, неумолимо отбивавшими часы нашей земной жизни; и узкие проулки, кончавшиеся выгнутыми мостами, и саму непрозрачную затхлую воду каналов с плавающей в ней печальной белой маской с красными и зелеными потеками слез, оброненной, видно, каким-то незнакомцем еще в феврале, в дни карнавала… И Венецию, так долго бросавшуюся с набережных вплавь, так давно обещавшую, как молодая жена Ипполита, утопиться, но все как-то не тонувшую, сейчас отчего-то было жальче всего.

23

Евгений Евгеньевич проделал долгий и неприятный путь. Сначала неудобные и тесные самолетные кресла, ног некуда девать, бизнес класса на этой линии не было; потом роллс-ройс, в котором, хоть и работал климат-контроль, неведомым образом было очень холодно и одновременно много пыли. Они катили по бетонной дороге, то извивающейся по сухому каньону, то взбиравшейся на холм, кругом было запустенье, лишь изредка мелькали вдали какие-то хижины и попадались отары овец: пастухи глядели на машину из-под ладони, косматые грязно-рыжие овчарки лаяли. Наконец они достигли местности совершенно голой и плоской, и шофер, указывая вперед, повернулся назад к Евгению Евгеньевичу и крикнул:

— Вон он — Халва отель!

Евгений Евгеньевич вгляделся. Издалека, из степи отель виделся небольшим и приземистым пирамидальным четырехэтажным строением, похожим на мавзолей. Его фасад был неотличимого от окружающего ландшафта светло-песочного пыльного цвета, а плоскую крышу венчал ослепительно-серебряный купол. При приближении стало видно, что исполнен фасад в псевдо-арабском стиле. Не мавританском, скорее в египетском: какие-то башенки над эркерами, с золотыми иглами и серебряными полумесяцами, завитушки, вязь и дрянь.

Отель должен был открыться лишь к концу года. Так что Евгения Евгеньевича прислали сюда далеко загодя, осмотреться и освоиться, как ему объяснили. Несмотря на то, что он был первым и единственным постояльцем, принимали его так, будто все в отеле уже наладилось и вовсю работало. Встречал сам управляющий, краснорожий приземистый татарин со ртом, полным золота. Когда замерзший Евгений Евгеньевич вылез из авто, к нему первым делом подскочили два боя в малиновой униформе с золотым позументом и подхватили чемодан и дорожный саквояж флорентийской рыжей кожи. Причем пытались сорвать с его плеча и портфель с компьютером, но портфель Евгений Евгеньевич отбил.

Управляющий стоял на крыльце, куда следовало подниматься по насчитывавшей десятка три ступеней лестнице, покрытой, как в Канне, красной дорожкой. Вокруг начальника стояли с полдюжины охранников в камуфляже, только что без автоматов. Несмотря на пронзительный ветер и какую-то ледяную крупу, которую он нес, управляющий был в одном черном костюме, белейшей рубашке и черном галстуке. Неотрывно глядя в лицо Евгения Евгеньевича, он при его приближении раскинул руки, и тот с содроганием счел, что сейчас татарин полезет обниматься. Но нет, тот левую руку опустил, а правую протянул гостю. У Евгения Евгеньевича выбора не было, хоть он терпеть не мог мужские рукопожатия, когда его руку так стискивали, что пальцы немели. Но сейчас он пожал протянутую руку, оказавшуюся отчего-то заскорузлой, что было странно для топ-менеджера такого заведения. И Евгений Евгеньевич безошибочно понял, что этот татарин — из родственников.

— Рады приветствовать дорогого гостя, — мало разборчиво проскрипел татарин. Быть может, золотые зубы ему приделали недавно, и он еще не освоился с новыми условиями артикуляции. — Для дорогого гостя стол уже накрыт.

— Достархан, понимаю, — дурацки пошутил Евгений Евгеньевич, хотел проявить осведомленность в местных реалиях, но татарин, казалось, не расслышал. — Спасибо, но прежде я, знаете ли, поднялся бы в номер. Если позволите… с дороги…

И Евгений Евгеньевич с недовольством поймал себя на том, что его совсем не ханский, а интеллигентский тон мог быть принят здесь как просительный.

— Нет проблем, — грубовато сказал один из раскосых рослых охранников на чистом русском, — прошу.

И пропустил вперед, а сам последовал за ним. И уже в эту минуту у Евгения Евгеньевича возникло смутное и тревожное чувство подконвойности.

24

Изнутри отель оказался больше, чем виделось снаружи, и производил впечатление скорее неуютное: с первых шагов по вестибюлю Евгений Евгеньевич испытал дискомфорт того сорта, что обычно возникал у него в новых огромных международных аэропортах. И сквозняки. До номера он добрался уже раздраженным, разбитым и клянущим судьбу. Хотел сунуть десятку вошедшим следом за ним в номер мальчишкам с багажом, но те замахали руками, испугались и убежали. Когда остался, наконец, один, скинул пальто, принялся расстегивать пиджак американского, желтого вельвета, дорожного костюма, как в дверь постучали. Евгений Евгеньевич крикнул