Спич - [22]

; третью было плохо видно, стекло отсвечивало, это был офорт то ли с Фрагонара, то ли с Буше. Какой контраст с незабываемым подвалом: какая манерность там, какая здесь благородная строгость. Женечка оглянулся, увидел на круглом столе вазочку с печеньем. Пригляделся — песочное, с тмином, вот, одно только печенье, больше ничего общего…

21

Этот вечер отпечатался в памяти Евгений Евгеньевича до мелочей. До 120 дней Содома дело как-то не дошло, Женечка лишь повертел в руках коробочку с кассетой, потом посмотрите, сказал Люмьер, я предоставлю вам такую возможность, но поверьте на слово — это не шедевр.

— Я пригласил вас, чтобы обсудить вашу будущность, — сказал Люмьер, усадив Женечку за стол, покрытый простой, без рисунка, синей скатертью. Женечкины гвоздики в железном восточном кувшине синей и желтой глазурью по бокам стояли между ними, и кроме гвоздик и вазочки с печеньем на столе не было ничего.

Люмьер кутался в толстую домашнюю вязаную кофту, и было впечатление, что его знобит, как всякого человека, только что вернувшегося с юга на наш вредный север.

— Я вижу, — сказал он, чуть покашливая, — вам скучно.

— Нет, что вы, — поспешил Женечка.

— Скучно в нашем заведении, вы ушли уже далеко вперед. Что я могу вам предложить: вам необходимо окончить ваш третий курс и потом сдать специальность вперед. Я согласовал с деканатом, что, начиная со второго семестра третьего курса, вы будете иногда подменять меня и вести мой семинар. Ну, а там мы поговорим и об аспирантуре…

Женечка никогда не был тщеславен, а свое интеллектуальное первенство перед другими просто-напросто воспринимал как данность. Но сейчас он не смог сдержать радости. Впрочем, нечаянная мысль, как сегодня же вечером он похвастается Паоло, и как огорошен будет отец, вспыхнув, тут же погасла. Комкая в потных руках шелковый шарф, который он украдкой сдернул с шеи, заикаясь, Женечка произнес:

— Вы думаете, я справлюсь?

Глупость, конечно, но что еще можно было бы сказать на Женечкином месте.

Люмьер внимательно и чуть насмешливо смотрел на него: да вы и сами в этом уверены. И Женечка не нашелся, что возразить. На том аудиенция и была закончена, даже до чая не дошло: к чему тогда было печенье. И Женечка, выйдя из квартиры Люмьера, остался в полном недоумении: что означало это странное приглашение. И зачем был нужен этот его мимолетный визит. Люмьер все то же самое мог сказать Женечке и на кафедре, в своем кабинете. Впрочем, скорее всего профессор избегал в институте оставаться с молодыми студентами наедине.

Так решил Женечка, но очень скоро стало понятно, что дело было не в этом. Уж во всяком случае, не только в этом. А в том, что Люмьер торопился сделать все, как надо и не откладывая. Эта предусмотрительность оправдалась: уже следующей весной из Франции пришла весть, что профессор скончался в своем номере отеля в Авиньоне. Причем оказалось, что он загодя устроил так, чтобы его похоронили в Ницце, на кладбище тамошнего православного храма. И в этом виделось точность и возвышенность высокого духа старого профессора: он разделил себя посмертно между своей исторической и своей настоящей родиной.

Естественно, проститься с Учителем Женечка не смог. Лишь много позже, чрез двадцать без малого лет, оказавшись в Ницце, он нашел русский православный собор, построенный одним из Великих князей, нашел и могилу, положил на плиту букетик розовых гвоздик, как тогда.

Внешне Женечка никак не выдавал своего горя: дома за него плакал Паоло. Но без Люмьера безутешному Женечке сразу опостылел и институт, и кафедра, хоть в течение нескольких месяцев он вел-таки семинар своего учителя — в память о нем, хоть и не подумал сдать экзамены за четвертый и пятый курс. То есть он являлся преподавателем, не удосужившись получить диплом об окончании института, случай неслыханный. Впрочем, дальнейшая карьера Евгения Евгеньевича показала, что в своем небрежении условностями он был прав: никому никогда никакого диплома спросить с него не приходило в голову. А если уж приходилось заполнять в анкетах графу специальность, Евгений Евгеньевич с чистой совестью писал театральный критик, и этого всегда оказывалось довольно.

22

До встречи Равиля Ибрагимова и Евгения Евгеньевича, встречи, оказавшейся роковой для обоих, оставалось почти двадцать лет. И, наблюдая со стороны, можно было бы счесть, что Евгений Евгеньевич проживает эти годы довольно безмятежно. И даже не без приятности.

Давно прошли времена, когда Женечка и Паоло существовали впроголодь, одевались во что попало, но не без вызова: отец подкидывал деньжат вразброс, мало и нерегулярно, а мать Павлуши совала сыну в карман сущие копейки со своих актерских заработков, когда тот залетал в родное ленинградское гнездо. Но, тем не менее, жизнь вели богемную, вольную, у них любили бывать, несмотря на отдаленность. Принимали умных интересных гостей и того, и иного пола. И на дешевое алжирское красное вино всегда хватало. Кавалеров, впрочем, Женечка Павлу запретил приглашать, нечего делать из квартиры гейский притон.

Ложились под утро, вставали к четырем дня, но Женечка, уже уйдя из института, умудрялся поспевать сочинять свои статейки. И его гонораров хватало и на билеты до Питера, как упорно называла этот город советская интеллигенция. И до Феодосии, коли приходила охота сорваться в Коктебель. И даже на немудрящий антиквариат, который в тогдашнем Ленинграде был дешев. Вскоре Женечка заработал и на новые металлокерамические зубы, но по-прежнему, смеясь, все так же по привычке прикрывал ладонью новый белозубый рот.