Сперонара - [36]
Через десять минут шлюпка была подготовлена, и на ее носу гордо красовалась большая переносная печь из железа, в которой горели смолистые поленья. Вооруженный гарпуном Джованни, а также Пьетро и Филиппо с веслами в руках ждали нашего появления. Мы спустились в шлюпку и заняли места как можно ближе к носовой части. Что касается Милорда, то мы оставили его на борту, помня о сцене, которую он устроил нам в Марселе при подобных же обстоятельствах.
Впрочем, в этом способе рыбной ловли не было никакого разнообразия. Рыбы, привлеченные светом нашего очага, подобно жаворонкам, которых приманивают отблесками зеркала, поднимались со дна моря на поверхность, чтобы с глупейшим любопытством смотреть на этот необычный огонь. Вот таким мгновением ротозейства и пользовался с поразительной ловкостью и безупречным мастерством Джованни. Когда мы присоединились к мессинскому флоту и затерялись среди него, в нашей лодке уже лежали пять-шесть отборных рыбин.
Что за чудо это море, еще вчера собиравшееся утопить нас в своей бездонной пучине, а сейчас мягко качавшее нас на своей ровной спокойной глади; море, предлагавшее нам приятную забаву после смертельной опасности и притворно изображавшее забвение, чтобы избавить нас самих от воспоминаний! Поэтому как тут не понять моряков, неспособных надолго расставаться с этой своенравной владычицей их сердец, которая почти всегда в конце концов лишает жизни своих воздыхателей!
В течение примерно получаса мы блуждали среди веселых криков, песен, взрывов смеха, среди всех этих бурных проявлений радости, столь охотно расточаемых жителями Южной Италии, как вдруг в нашу сторону направилась какая-то лодка без огня, без гарпунера, таинственно окутанная завесой; из нее доносилась нежная благозвучная мелодия, не имевшая ничего общего с окружающими нас звуками. Какая-то женщина, аккомпанируя себе на гитаре, пела, но не мелодичную сицилийскую песню, а бесхитростную немецкую балладу. Возможно, впервые со времен падения Швабской династии край, привыкший к зажигательным и сладостным напевам Юга, слышал поэтичную песнь Севера. Я узнал стансы Маргариты, ожидающей Фауста. Одной рукой я подал гребцам знак остановиться, жестом другой велел Джованни прервать свое занятие, и мы стали слушать пение. Лодка тихо приближалась к нам, и с каждым взмахом весел все более отчетливо слышалась эта немецкая баллада, столь известная своей простотой:
Что сталось со мною? Я словно в чаду. Минуты покоя Себе не найду.
Чуть он отлучится, Забьюсь, как в петле, И я не жилица На этой земле.
В догадках угрюмых Брожу, чуть жива, Сумятица в думах,
В огне голова.
Что сталось со мною? Я словно в чаду. Минуты покоя Себе не найду.
Гляжу, цепенея, Часами в окно. Заботой моею Все заслонено.
И вижу я живо Походку его,
И стан горделивый,
И глаз колдовство.
И, слух мой чаруя,
Течет его речь,
И жар поцелуя Грозит меня сжечь.
Что сталось со мною?
Я словно в чаду.
Минуты покоя Себе не найду.
Где духу набраться,
Чтоб страх победить,
Рвануться, прижаться,
Руками обвить?
Я б все позабыла С ним наедине,
Хотя б это было Погибелью мне.[7]
Лодка прошла совсем близко, обдав нас пленительным ароматом Германии. Я закрыл глаза, и мне почудилось, что я опять плыву вниз по быстрому течению Рейна; затем мелодия стала удаляться. Все замолчали, чтобы не заглушать ее; как только она затерялась вдали, буйная итальянская веселость вновь забила ключом. Я открыл глаза и опять оказался на Сицилии, полагая, что мне, словно Гофману, привиделся какой-то фантастический сон. На следующий день сон разъяснился, стоило мне увидеть на афише оперного театра имя мадемуазель Шульц.
Между тем ночь брала свое и лодок становилось все меньше. Каждую минуту несколько баркасов исчезало за углом крепости; огни, рассеянные по берегу, гасли сами собой, подобно тому как погасли блуждающие огоньки в море. Мы начали ощущать страшную усталость от прошлой ночи и предыдущего дня и потому решили вернуться на свое судно; оказавшись там, мы смогли увидеть с высоты палубы весь пролив, от Реджо до Мессины, вновь погруженный во тьму; все огни погасли, за исключением маяка, который, словно добрый дух этих краев, неустанно бдит до утра, сияя огнем во лбу.
На следующий день мы проснулись на рассвете: первые лучи солнца явили нашим взорам царицу пролива, вторую столицу Сицилии, Благородную Мессину, которую ее изумительное местоположение, а также ее семь ворот, пять площадей, шесть фонтанов, двадцать восемь дворцов, четыре библиотеки, два театра, порт и торговля, дающая импульс населению в количестве семидесяти тысяч душ, сделали, невзирая на чуму 1742 года и страшное землетрясение 1783 года, одним из самых процветающих и привлекательных городов на свете. Однако с того места, где мы находились, то есть на расстоянии двадцати пяти—тридцати шагов от берега, напротив селения Делла Паче, мы могли составить лишь неполное представление об этой картине; но стоило нам поднять якорь и добраться до середины пролива, как Мессина предстала перед нами во всем своем величии.
