Спасибо! Посвящается тем, кто изменил наши жизни - [2]

И мой Женя в промежутках между больницами кое-как обитал у родителей. А им это было в тягость. И они (номенклатурные работники, папаша когда-то числился замминистра госконтроля) еще боялись, что и я с Кирюшей у них поселюсь – а квартира их находилась в высотке на Котельнической набережной, огромная, в сто метров. Они не хотели, чтобы она превратилась в коммуналку. Поэтому нам с сыном там бывать и тем более жить запрещалось. Женя почти не видел своего сына. Меня даже в конце концов выгнали с ребенком и Женей из этой высотки, и хорошо, потому что я от беды сняла квартиру где-то на окраине, и последние годы своей жизни Женя прожил с нами.

Но это уже произошло потом. А пока что мы так и жили, и я видела одни страдания.

И я написала рассказ «Такая девочка». Я сидела на бюллетене дома, больной Кирюша днем заснул, и ко мне пришла первая фраза. И я вдруг поняла, что у меня полтора часа времени и надо быстро работать. Схватилась за свою тетрадку. На следующий день ситуация повторилась, я уложила ребенка и продолжала писать как в лихорадке. Позвонила подружка, я ей сказала, что говорить не могу, у меня тут ОНА вешается. И нажала на рычаг телефона, а трубка, как я потом обнаружила, так и повисла. Когда Кирюша проснулся, дело было сделано, трубку я вернула на место, и тут прорвалась испуганная подружка с криком «кто вешается?».

Этот рассказ не давал мне покоя, он требовал места под солнцем. И его отнес в журнал «Новый мир» поэт Женя Храмов, мы вместе с ним работали в «Кругозоре».

Спустя небольшое время мне позвонила из «Нового мира» редактор Инна Борисова. Она мне что-то такое сказала, что я просто решилась разума. Именно решилась разума. Главное, что я даже некоторое время не осмеливалась писать.

Вскоре я пошла в журнал, в тот святой дом на Пушкинской площади, в закоулке за кинотеатром. Куда я стала ходить и все последующие годы. Я и писала-то для Инны Борисовой. Получив от меня очередной рассказ, она, отодвинув все рукописи (а работа у них в отделе была каторжная), сразу его читала. И по ее лицу я видела, чего он стоит.

Это самое главное для писателя – кто ждет от него рукопись и с какой надеждой.

Инна складывала мои рассказы в особую папочку. И однажды она мне сказала: «Если бы вы, Люся, знали, в какой хорошей компании вы у меня лежите в шкафу».

С ее подачи главный человек в отделе прозы, Анна Самойловна Берзер, знаменитая «Ася из Нового мира», тоже стала читать все, что я приносила.

И они с Инной задумали диверсию – когда главный редактор, поэт Твардовский, уехал в командировку, они сунули три моих рассказа в журнал. Рассчитывая, что главный не успеет прочесть декабрьский номер. Но он вернулся и быстро стал читать. И начал править мои рассказы. Везде, где у меня в первом рассказе он находил слово «пьяный», т. е. в трех местах, он это слово зачеркивал и писал «выпивший». Потом, видимо, понял бесполезность этого занятия и мои рассказы из верстки убрал… Прошел месяц, и в январе он меня вызвал, мы с ним (он со мной) проговорили три часа, он рассказал мне свою жизнь и объяснил, почему вынул мои рассказы из номера, – «мне нечем было бы вас защищать».

Я потом даже написала ему письмо – что вы принимаете деревенскую прозу, печатаете ее, а город-то молчит. Ему не пробиться в литературу.

Но, понимая всю безнадежность обстоятельств, я письмо не послала.

Вскоре Твардовского уволили с работы. Инна сказала мне по телефону, что он последний час в журнале. Я поехала туда и встала у выезда со двора. И дождалась, проводила, видела, как он уезжает в машине – совершенно серое, одутловатое, равнодушное лицо за окном «Волги». Со мной стояли еще двое – немолодая женщина (она ему поклонилась) и парень. Мы тут же разошлись в разные стороны.

А Инна хранила мои рассказы недаром – нет, их не печатали в «Новом мире» все двадцать лет нашей общей истории. Но в один прекрасный день туда пришел человек из МХАТа, режиссер и помощник Олега Ефремова, Михаил Анатольевич Горюнов. Он искал авторов для театра. И Инна дала ему мою папку. Именно мою, хотя диалогов в моих рассказах практически не было.

Я их специально не употребляла, считая, что это первое, на что обращает внимание читатель. Он любит диалоги, он их сразу выделяет в серой массе слов на странице. Он ради них и покупает журналы. А у меня существовал такой принцип: ничем не привлекать читателя – ни разговорами, ни портретами, ни красивыми словесными оборотами. Чтобы меня читали только самые понимающие люди. Самые умные.

Я передавала сюжет так, как его бы передал человек на остановке автобуса. Он же не будет живописать обстоятельства: «Ее встретило осеннее утро из тех, которые хочется сразу забыть» или «И тут она опустила голову и произнесла». И что эта «она» произнесла – в диалоге будет ярко, похоже, выразительно.

Но я этим пренебрегала. Берегла текст для лучших людей.

А театру только диалоги и нужны, они составляют всю драматургию.

И почему Горюнов, получив папку моих суровых рассказов, где люди существовали молча, потом мне позвонил и попросил написать для МХАТа пьесу – это уже колдовство Инны Борисовой.

Только через двадцать лет в «Новом мире» была опубликована моя повесть «Свой круг».