Спасенный рудник - [54]

Вслед за служками, так же в такт, две молодые женщины в расшитых фартуках, с украшенными бисером кокошниками на волосах расставляли тарелки с горячими котлетами или мисочки с пельменями в зависимости от желания гостей. Делалось все это молча, с таким видом, будто свершается священнодействие.

Кто-то из сидевших рядом с Тарасовым стариков заметил:

— Это еще что, хотя, конечно, ничего, уважительно. Но вот раньше бывало…

И начался длинный разговор о том, что и как бывало раньше в подобных случаях. Стоило остановиться одному рассказчику, как тему подхватывал другой, точно стараясь перещеголять предыдущего. Вспоминали и о старательском разгуле, неизменной частью которого были встречи удачливого, фартового молодца с расстиланием перед ним ковровой дороги. Вроде той, что рассказывал Тарасову Польников. Дорогу расстилали от самого крыльца дома, в котором жил или останавливался виновник торжества, до дверей питейного заведения или дома, в котором должна была состояться встреча.

Вторым кульминационным пунктом таких оргий было состязание в умении выпить «аршинную чарку». С этой целью по краю стола укладывали деревянный аршин, каким мерили ткани в магазинах и лавках, а на него или рядом с ним вплотную один к другому выставляли ряд наперстков. Судья соревнования царственным жестом наливал в наперстки водку. На другой стороне стола выставлялся второй такой же аршин. Соревнующиеся занимали места и по команде судьи начинали пить. Правила были строгие, хотя и разные для разных мест. Независимо от правил редко находились «питки», способные перешагнуть через рубеж первого полуаршина.

В рассказах стариков главное место заняли повествования о красоте и вкусе подававшихся блюд, об их изобилии, последовательности, прибаутках и прочем, что обычно сопровождало церемонию любого торжественного обеда или ужина.

В самый разгар воспоминаний Польников, посоветовавшись с Устиновым, предложил тост за горняцкую дружбу, а вслед за этим, воспользовавшись обращенным на него вниманием, коротко рассказал о положении на руднике, об опасности его консервации.

— Как теперь быть, вам виднее, — говорил он. — Подумайте. А пока прошу вас всех, послушайте нашего гостя, известного вам Михаила Федоровича.

Следуя примеру Польникова, Тарасов поднялся, взял руку кружку.

— Ну-ну!

— Давай, давай. Наслышаны, — раздались голоса и как-то сразу смолкли. Только глаза со всех сторон комнаты настороженно смотрели на говорящего.

— Скажу просто, — начал он, — что думаю. Затем и пришел сюда… Как я понимаю, за столом сидят люди, которые все здешние шахты, фабрику, поселок не только построили, но и выстрадали. По праву вы отобрали все это богатство у бывших хозяев, по праву отбили у белобандитов, по праву начали строить новый рудник и с ним новую жизнь. А теперь… Помню, когда я к вам ехал, видел из окна поезда, как через всю степь далеко! блестят огни поселка. Но не всем, видно, нравится, как начинают светиться наши поселки. Есть враги, готовые на все, чтобы потушить огни. Здесь у вас, на руднике, легко нанести удар. Еще бы, план не выполняется, руда потеряна. Как теперь быть? Нужно только одно — золото. Золото, а не разговоры. Кое-что мы с вами начали делать, но этого мало. Вот и решайте сами. Закрывать, рудник или нет, тушить огни в степи или нет. Вы сами хозяева, как решите, так оно и должно быть.

Ответом было молчание. Такое молчание, когда все ждут: а не будет ли сказано что-то еще; или когда каждый из участников беседы, понимая ее ответственность, боится проронить неверное слово, чтобы не высунуться, вперед старших.

Тарасов сел на свое место.

Люди продолжали молчать. Думали, уставившись глазами в струганый, некрашеный еды на тарелках, к которым никто не притрагивался.

Сколько длилось это состояние трудно… Но вот поднялся один из стариков — высоки! плечистый горняк с большой седой бородой.

— Строго ты сказал, да не к тому теперь речь… Верно. Если хотим, чтобы жил наш рудник, слова не выручка… Помнишь небось, Михайло Федорович, где вас с Корчмарем нашим в забое отладкой прижало?

— Помню, — полушепотом ответил Тарасов.

— Так вот, тот завал, что вас троих тогда не пустил кверху подняться, — крепнущим голосом продолжал бородатый, — я сам подваливал. Давно дело было. Там, чуть повыше, хороший забой открылся, еще при хозяине. С видимым золотом. Спрятал я его тогда… Может, теперь сгодится.

— А где же ты раньше был, кулачина, — буркнул кто-то из соседей, — чай, и наша артель ковырялась с хлеба на воду.

— Не ругайся зря. То-то у тебя на черный день узелка никогда не было.

— Это, конечно, так.

— То-то.

Начинавшийся было спор перебил другой участии! вечера:

— Не всем наши места по сердцу. Лес далеко, реки рядом нету, ветра многовато; зимой мороз, летом зной. Только для меня, да верняком для всех нас здесь, это дом родной… Отец здесь разведку вел. По старым чудским ямам работать начинал; первые шахты копал, избу вылепил. Крепкая. И сейчас стоит. Сам я сколько раз уходил, а все равно возвращался. Вместе с ней вот во всех хозяйских дырках под землей породу ворочал… Плохое видел. Было и хорошее. Детей вырастили… Одним словом, не пойду я отсюда. Поздно мне уже места в жизни менять. В сторожа тоже при мертвых шахтах не согласен. А чтобы крепче мое слово было, бери-ка, гость, бумагу. Пиши. У меня грамоты маловато, но подписать сумею. Ну пиши.