Спасение в любви - [18]

— Мне очень жаль.

— Спасибо, но все в порядке. У меня была хорошая жизнь.

— А что с вами стало, когда вы потеряли мать? Переехали жить к тете или каким-то другим родственникам?

— Никаких теть, — ответил он и покачал головой. — Меня взял к себе футбольный тренер. Что было неплохо — у него была хорошая жена и куча своих маленьких детишек. И жить у него было нормально. Он вел себя так, словно приобрел меня на футбольном матче, — сказал он со смехом. — Ладно, если без шуток, то он сделал правильную вещь. Хороший мужик. Я с ним сейчас переписываюсь по электронной почте.

— От чего умерла ваша мама?

— Сердечный приступ.

Они помолчали, отдавая дань уважения. Потом Джон тихо рассмеялся, глядя себе в колени.

— Вы не поверите, она умерла на исповеди. И сначала это меня подкосило. Я думал, что, может, она хранила какую-то страшную тайну и это разорвало ее сердце, но потом мне помог наш священник, у которого я был алтарным служкой. В конце концов он поговорил со мной по душам, хоть это и было для него нелегко. Видите ли, моя мама была приходским секретарем и настоящей… — как бы это сказать? — церковной леди, очень набожной прихожанкой. Отец Дэмиан сказал мне, что исповеди моей мамы были настолько скучными, что он частенько на них засыпал. В тот раз он решил, что они оба заснули, но потом понял, что она мертва. — Он поднял брови. — Моя мама была хорошей женщиной, серьезной. Она жила ради своей работы, любила духовенство и церковь. Она могла бы стать прекрасной монахиней. Но знаете что? Она была счастлива. И я очень сомневаюсь, что ей хоть раз приходила в голову мысль, что ее жизнь скучна и со всех сторон ограничена.

— Должно быть, вы очень по ней скучаете, — произнесла Пейдж, потягивая чай у горящего камина. Она пыталась вспомнить, когда в последний раз так с кем-нибудь разговаривала. Неторопливо, расслабленно, в тепле пышущего очага.

— Скучаю. Может, это покажется глупым, тем более что я давно не ребенок, но иногда я притворяюсь, что она вернулась в маленький домик, где мы жили, и я собираю вещи, чтобы поехать к ней.

— Мне не кажется это глупым…

— А у вас есть кто-то, по кому вы действительно скучаете? — спросил он.

От неожиданного вопроса она замерла, чашка с чаем застыла в воздухе. Да, она скучала. Но не по отцу, который был вспыльчив и непредсказуем. И не по матери, которая, сама того не понимая, воспитывала ее под мужа-садиста. И не по брату Баду, этому злобному ублюдку, который не помог ей в самый тяжелый момент ее жизни.

— У меня были две близкие подруги. Мои соседки по дому. Я потеряла с ними связь и иногда очень скучаю.

— Вы знаете, где они теперь? — спросил Джон.

Пейдж покачала головой.

— Обе вышли замуж и переехали, — ответила она. — Я писала им пару раз. Но мои письма возвращались.

Они не хотели с ней контактировать, они знали, что все плохо. Они ненавидели Уэса, а Уэс ненавидел их. Они как-то пытались предлагать ей помощь, но Уэс их выгнал, а Пейдж отказалась принять помощь из чистого стыда. Что им еще оставалось делать?

— Как вы сблизились с Джеком? — спросила она у Джона.

— Мы морпехи, — сказал он, пожимая плечами.

— Вы вместе пошли в армию?

— Нет. — Он засмеялся. — Джек старше меня на восемь лет. Но если я всегда выглядел старше своего возраста, даже когда мне было двенадцать, то Джек, держу пари, всегда выглядел моложе. Он был моим старшиной во время операции «Буря в пустыне».[13]

На долю секунды он снова туда вернулся. Он меняет проколотую шину, но взрывается обод и отбрасывает его на шесть футов, и он не может подняться. Он помнит все, как будто это было вчера: он такой огромный, накачанный, сильный — и не может двинуться с места. Видимо, какое-то время он был без сознания, потому что вдруг увидел мать. Она наклонилась над ним и тихо сказала, глядя ему в глаза: «Вставай, Джон. Вставай. Вставай». На ней было шерстяное платье с высоким воротником, седые волосы стянуты в пучок.

Но он не может двинуться и плачет. И зовет ее: «Мама!»

— Сильно болит, приятель? — спрашивает Джек, наклоняясь над ним.

А Причер отвечает:

— Моя мама. Пусть она придет. Я скучаю по ней.

— Мы сейчас вернем тебя к ней. Дыши глубже, друг.

— Она умерла, — говорит Причер. — Она умерла.

Джек знает от кого-то из команды, что мать Причера умерла пару лет назад.

— Простите, старшина, не сдержался. Никогда себе такого не позволял. Не ронял слезы. Мы же мужчины, мы не плачем. Я клянусь, раньше со мной такого не бывало.

Но он все равно продолжает беспомощно плакать.

— Мы оплакиваем людей, которых потеряли. Все нормально, приятель.

— Отец Дэмиан наказал мне помнить, что она теперь с Богом. Она счастлива, и не стоит портить память о ней слезами.

— Священники обычно умнее, — неодобрительно фыркает Джек. — Если ни над кем не плакать, слезы внутри нас превращаются в змей и съедают нас изнутри. Оплакивать надо обязательно.

— Простите…

— Давай, приятель, или тебе будет только хуже. Зови ее, зови свою мать, кричи ей, привлеки ее внимание. Черт подери это прошлое!

И он слушается. Рыдает, как ребенок, на руках у Джека. А тот укачивает его и повторяет:

— Вот так, вот так. Вот и правильно…

Джек какое-то время сидит с ним, разговаривая о матери. Причер рассказывает, как провел последний год школы — молча и несгибаемо. И как потом, не зная, куда себя девать, пошел в Морской корпус. Он нашел там названых братьев, но они не смогли заменить ему матери. И сейчас, когда этот чертов обод разрезал его чуть ли не пополам, из него просто изливается боль потери. Для него, дылды ростом в шесть футов четыре дюйма и двести пятьдесят фунтов весом, унизительно рыдать над матерью, которая ростом всего пять футов три дюйма.