Спасенье погибших - [16]

— Ида, прости, мне в класс надо.

— Погоди. У Феди вот какое возражение, он говорит, что талант — это не только хорошо, но и много. Если мы не найдем рукописи Олега, за ним так и потащится фраза, что он много обещал. Леша, последнее! — прокричала Ида. — Слушай, а Арианы-то нет!

«Прошел еще год моей жизни…»

— Ну, друзья, — сказал я, скользя взглядом по первым строчкам ложащихся на стол сочинений, — сколько выдумки, сколько свежести в оригинальной, пришедшей в голову почти каждому из вас фразе: «Прошел еще год моей жизни…» Кто разрешит огласить содержание? Ну, наугад беру. Как, Олег, разрешите? — спросил я Богданова.

— Да, конечно.

— «Прошел еще один год моей жизни. Мир стал меньше и неинтересней. По-прежнему каждый день: в семь часов — вставать в школу, в три часа из школы, обед, уроки, в одиннадцать часов — спать, в семь часов вставать в школу… Трудно вырваться и видеть себя со стороны. Но когда вырвешься и видишь со стороны, то все то же самое: школа — дом, дом — школа… Но жизнь идет, и хочется видеть многое, слушать грохот станков, вдыхать запах машинного масла, видеть мир со звезд, чувствовать то, чего не чувствовал еще никто… Вот и все мое «я»: трясусь над сегодняшним, боюсь завтрашнего, с надеждой жду послезавтрашнего. Думаю обо всем и о себе как части всего».

Я поднял голову и увидел, что Богданов, дождавшись конца чтения, без разрешения вышел из класса.

— Разговаривать о работе без автора не будем, так?

— А чего он боится завтрашнего, если сам пишет, что завтра все то же? — спросила Виноградова.

Звонок. Все, кроме Балакирева, сдали работы. Он просил взять сочинение домой. Он всегда работал обстоятельно.

— А за ошибки будете снижать? — спросил Олег Адамович.

— Буду. — Вот еще один Олег. Олег Адамович. Сочинитель и исполнитель своих песен. — Не уверены — садитесь и перечитайте.

В кабинет литературы, озорно напирая, врывались «букашки».

Никогда не пойму, какой класс более дорог мне, «а» или «б». По наукам «а» более сильный, в нем больше отличников — Виноградова, Мельник, Балакирев, а еще Нелли Каюмова, Селиванов, в нем, наконец, Алеша Лисицкий, личность оригинальная, молодой интеллектуальный задира. А чего стоит сообщение Тани Чебаковой «Человек я или тварь дрожащая» по Достоевскому! Словом, не отнимешь, десятый «а» сильный класс. Но чего у них нет, это той дружбы, что в десятом «б». Как-то играли в КВН, и судьи явно завысили оценку десятому «а». Несправедливость была налицо. Когда команды выстроили и объявили результаты, десятый «б» молча повернулся и вышел из актового зала. Назавтра Вероника пригласила команду десятого «б» в класс, приказала забрать награды за второе место, они не взяли и вновь молча ушли.

Передо мной росла стопка листов.

— Сережа, — спросил я Игонькина, — вы поможете мне завтра? Еще попросил Потапова Колю, Пчелинцева и Сашу Буленкова. Объяснил, чем будем заниматься: искать бумаги Олега.

— А теперь садитесь и изучайте почерк. — Раздал им листки Олеговых рукописей.

— Плохо совестливым! — вскричал Пчелинцев. — А староста где? А комсорг? А вообще актив? Алексей Васильевич, а это он сам сочинил? «В оный день, когда над миром новым, — прочел Саша, — Бог склонял лицо свое, тогда Солнце останавливали Словом, Словом разрушали города… А для низкой жизни были числа, как домашний подъяремный скот»… И вот еще: «Золотое сердце России мерно бьется в груди моей…»

— Это Гумилев. Значит, друзья мои, договорились. Завтра с утра встречаемся.

Шланбой

Дома меня никто не ждал, ибо детей у меня не было, а жена — участковый врач, и этим все сказано. Уходим оба рано, приходим поздно. У меня всякие собрания, посещения неблагополучных семей, выполнение всеобуча, в последние годы — литература уже не в смысле преподавания, а в смысле пробы пера, и всегда тетради, тетради, тетради… У жены приемы человек по тридцать — сорок, вызовы на дом, дежурства. Дежурства на полставки, но и полставки надо заработать. А вот тоже, легко ли, живем вдвоем, а накоплений никаких. И если осмеливаемся поехать куда летом, то заранее во многом себе отказываем. Олегу с его творческой энергией легко было советовать мне уходить из школы, а на что тогда жить? Первые гонорары жена справедливо сочла случайными, на них не рассчитывала, в семейный бюджет не включала, и я с радостью извел гонорары на книги. На что еще? Я не пью, не курю. Очень изредка позволяю себе кружку пива — вот и все вольности. Жена уверена, что у меня не менее десятка болезней, но с ее профессией было бы странно, если бы она их во мне не находила.

Обычно я старался проверить работы в школе, чтоб не носить домой, но сегодня не стал задерживаться, надо было застать дядю Сережу, пока трезв. Дядя Сережа служил в пивной сборщиком кружек, должность, не учтенная финорганами, но существующая. За службу ему платила Марья Семеновна, буфетчица. Расценки были суровы — два рубля в день, это если доработаешь до конца дня, а не доработаешь — ни копейки. И попробуй тут доработай, когда пивная под открытым небом — ее прозвали загон, — когда снег и дождь, все на тебя, когда в пьющих в отличие от многих не дремлет сострадание, и часто в загоне звучит фраза: «Погрейся, дядь Сереж», — и как не погреться, ибо заболей дядя Сережа, и кто же его будет лечить, кому он нужен? Дядя Сережа одинок, некому отвезти его в больницу, у него и паспорта нет.