Спартанский лев - [17]

Симонид задумчиво погладил свою аккуратно подстриженную бороду.

   — Есть в Элладе одно сильное государство под стать Лакедемону — это Афины, — сказал он. — В недалёком прошлом спартанцы дважды вторгались в Аттику. — Симонид посмотрел на Мегистия. — Неужели в скором будущем афиняне обретут такое могущество, что попытаются разрушить Спарту! Ответь мне, Мегистий. Это не праздный вопрос, пойми меня правильно. В Афинах у меня полно друзей, я сам подолгу живу там. Ты, мой лучший друг, отныне живёшь в Спарте. Если по какой-то причине афиняне и спартанцы вдруг столкнутся лбами, то для меня это будет худшим из бедствий.

   — Худшее из бедствий действительно трудно себе представить, друг мой, — вздохнул Мегистий. — Я бы рад ответить на твой вопрос. Но я сам пребываю в неведении относительно того могущественного врага, над которым Леониду суждено одержать победу.

   — Неужели нельзя спросить об этом у богов?

   — Ты же знаешь, что ответы богов зачастую туманны и двояки. Потому-то и существует с незапамятных времён целый клан прорицателей при святилищах. Полной истины боги не открывают никогда. И знаешь почему?

На губах Мегистия промелькнула еле заметная усмешка.

   — Почему?

   — Из боязни ошибиться.

   — Разве боги могут ошибаться? Ведь им ведомы все мысли и судьбы людей.

   — По общепринятому мнению, всевидение богов конечно неоспоримо. — Мегистий прищурил свои большие глаза. — Но по существу, у богов есть право на ошибку, ведь они бессмертны. Любая ошибка им ничего не будет стоить. А вот у людей, друг мой, права на ошибку обычно нет, ибо всякий человек смертен.

Мегистий пригубил вино из чаши и добавил:

   — Вот и я не имею права ошибаться.

   — Стало быть, ты веришь в высокое предначертание судьбы Леонида, — в раздумье проговорил Симонид. — Веришь, что Леонид станет спасителем Лакедемона?

   — Не только верю, но знаю, что так и будет, — твёрдо произнёс Мегистий.

   — В таком случае я хочу увидеть этого человека, любимца Судьбы! — воскликнул Симонид. — Я уже сейчас горю желанием написать в его честь свой самый лучший пеан[65]! До сих пор мне не доводилось прославлять своими стихами и песнями никого из спартанских царей. И вдруг — такая удача! Я оказался современником нового Менелая[66]. Если Менелая Атрида прославил на все века Гомер в свой «Илиаде», то, быть может, Судьба и Музы[67] позволят мне, скромному кеосцу, погреться в лучах славы Леонида из рода Агиадов.

   — К сожалению, друг мой, в данное время Леонида нет в Спарте, — вздохнул Мегистий. — Он находится с войском на Крите. Там идёт война, в которую спартанцы посчитали нужным вмешаться. Но как только царь возвратится в Спарту, то я непременно познакомлю тебя с ним.

   — Буду ждать этого момента с величайшим нетерпением, — промолвил Симонид уже без наигранного пафоса и потянулся к чаше с вином. — Предлагаю выпить за царя Леонида! За его грядущую воинскую славу!

И за блеск этой славы, который придадут ей твои прекрасные стихи, — торжественно добавил Мегистий, желая сделать приятное своему давнему другу.

* * *

Эта беседа навеяла на Симонида мысль о вечном.

Мегистий признался другу, что он всю жизнь ждал случая, который сведёт его с необычным человеком, если не помеченным божественной милостью, то хотя бы определённым роком на великий подвиг. Это свершилось после того, как он прочёл по внутренностям жертвенного барана удивительную судьбу Леонида, сына Анаксандрида.

   — Я понял тогда, что должен быть рядом с царём, ибо в его судьбе есть и моя судьба, — сказал Мегистий Симониду. — Я должен быть при Леониде вестником богов подобно прорицателю Колхасу, сопровождавшему Агамемнона[68] в походе на Трою. Колхас своими предсказаниями помог ахейцам разрушить великий град Приама[69]. К слову его прислушивался не только Агамемнон, но и другие вожди ахейцев, ибо слово это было вещее. Я стану направлять Леонида к его великой славе самым верным путём, предостерегая при этом от ненужных колебаний и ошибок.

Симонид и не подумал упрекать друга за то, что тот польстился на чужую славу. Честолюбие Мегистия заключалось в том, чтобы не растрачивать свой дивный дар провидца на предсказания неурожаев, недуги людей и падеж скота. Он видел в пророчествах не просто предостережение или некую практическую пользу, но вызов слепым силам рока. Пусть невозможно изменить предначертанное Судьбой, зато можно с помощью пророчеств уменьшить последствия зла и увеличить количество добрых деяний.

Симонид сам грезил славой Гомера и Гесиода. Если Гесиод стал известен, составив генеалогию всех богов и героев, а Гомер прославился описанием мифических царей и полководцев во время десятилетней осады Трои, то Симонид восхвалял своими стихами исключительно смертных людей, своих современников. Величие духа, беспримерная храбрость, воля к победе и прочие оттенки людских характеров, проявлявшиеся в различных жизненных ситуациях, привлекалиПоначалу, оттачивая мастерство стихосложения, поэт был рад любому заказу. В молодости ему приходилось сочинять эпитафии не только умершим людям, но даже лошадям и собакам по просьбе их хозяев. Симониду было уже далеко за тридцать, когда слава о нём как о талантливом поэте и песнетворце распространилась за пределы его родины, острова Кеос.