Созвездие верности - [118]

– Прилежная дочурка… разумеется, таким и должен быть твой первый вопрос. Странно, что ты столько времени терпела. Ну вот, отец был… как отец.

– То есть?

– Ну, ты знаешь – читал морали с серьезным видом. А потом уплыл, все как обычно.

Румер даже не моргнула, ей явно не понравилось высказывание Элизабет об их отце. Мало того, что оно разозлило ее, так еще и причинило ей душевную боль. Но она сдержалась.

– Как он себя чувствовал? Он был в хорошем настроении?

– В нормальном. Он устроил мне странную экскурсию по своим памятным местам. Нечто вроде документальной хроники о его жизни в Новой Шотландии. Судя по всему, перед тем как решиться на важный шаг в своей жизни, он хотел освежить воспоминания.

– Какой еще шаг? Он ведь плывет в Ирландию, а оттуда домой, разве нет?

Элизабет пожала плечами:

– Наверное. Он очень постарел.

– Это тебе так кажется, потому что ты давно не видела его, – пристально глядя на Элизабет, сказала Румер.

«Чтобы точнее нанести удар», – подумала Элизабет и улыбнулась в ответ.

– Ну, на мою долю выпала жизнь без единой свободной минуты. И я удивилась, узнав, что ты отпустила его одного. Он весь какой-то скрюченный – это из-за артрита, да?

– Да, но я не хотела его останавливать, – сказала Румер. – Он так мечтал об этом путешествии. Но, как ты думаешь, почему он не позвонил мне перед отплытием из Канады?

Элизабет снова передернула плечами. Ей было так непривычно сидеть в этом старом доме. Тут изо всех щелей лез дух семейства Ларкин; и вряд ли ей стоило удивляться тому, что Румер по-прежнему была хранительницей родовых ценностей, желавшей с секундомером отслеживать даже походы в туалет. Их словно поменяли местами после своего рождения: Румер приняла на себя роль старшенькой и ответственной сестрички, а Элизабет досталась участь эгоистичной, самонадеянной младшенькой.

– По-моему, он что-то задумал, – ответила Элизабет.

– Что, к примеру?

– Дорогуша, я не ясновидящая. Отец никогда не посвящал меня в свои дела, прежде чем свалить подальше в море. Понятно?

Ей хотелось уйти от разговора об отце и перевести беседу на Зеба, но она решила не торопиться. Это и вправду было странно – Румер больше не выказывала чувства вины; несмотря на развод, Элизабет всегда будет иметь на него первоочередное право благодаря их сыну и браку, и она думала, что ее сестре следовало бы смириться с этим фактом.

Но Румер просто молча пялилась на водную гладь пролива Лонг-Айленд, словно там в любое мгновение мог объявиться парусник Сикстуса.

Элизабет прокашлялась:

– Ты чем-то расстроена?

– Нет… скорее обеспокоена.

– Он взрослый человек.

– Знаю, но…

– И он не обязан рассказывать дочерям все свои секреты. Но это отнюдь не говорит о том, что он останется там. Возможно, ему всего лишь захотелось почувствовать себя свободным, отдохнуть. Если он живет с тобой, это еще не означает, что у него не может быть собственных желаний в жизни.

– Знаю, – ответила Румер, и облако гнева затуманило ей глаза.

Элизабет пожевала губы; она сама толком не понимала, зачем пыталась вывести сестру из себя. Ее грудь тоже разрывал жгучий гнев.

– Прости, – тихо сказала Элизабет. – Но порой ты бываешь такой неуемно настырной.

Румер широко раскрыла глаза, на ее щеках появились красные пятна. Элизабет подавила смешок; ничего не изменилось, она по-прежнему, как и в детстве, могла манипулировать своей сестрой, словно куклой. Но чтобы не ссориться, она наклонилась вперед и прикоснулась к руке Румер.

– Наверное, поэтому ты и стала прекрасным ветеринаром.

– Из-за того, что я неуемно настырная? – уточнила Румер.

– Ну, я неудачно выразилась. Извини. Возможно, надо было сказать «бдительная». В том смысле, что ты наблюдаешь за всеми этими собачками и кошками, чтобы выяснить, чем же им можно помочь. Ведь они не могут разговаривать, в отличие от обычных больных… – улыбнулась Элизабет. – Тебе всегда удавалось вызывать наружу самые потаенные чувства – что у людей, что у животных.

– Ладно, – расстроившись, ответила Румер. – Забудем об этом. Теперь я по-настоящему переживаю. Ведь он должен был что-нибудь сказать или хотя бы намекнуть – я уже начинаю сомневаться в истинной причине его отъезда.

– Уверена, что он все расскажет по возвращении. – Элизабет встала и прошлась по просторной комнате, осматривая картины, книги и ракушки. Каждый предмет вызывал у нее давние воспоминания – о родителях, сестре, Зебе.

– Но когда он вернется? – спросила Румер.

– Когда будет готов, Ру, – рассердилась Элизабет.

– Ты же встречалась с ним, – сказала Румер. – Отец стареет; что, если с ним случится беда?

– О, – спокойно возразила Элизабет, – похоже, в отсутствие отца ты нашла новый объект для своей заботы.

Румер опять промолчала, и только красные пятна на ее лице стали еще ярче, будто сестра отхлестала ее по щекам. От внимания Элизабет не ускользнуло то, что Румер не красила свои волосы, в которых серебристая седина смешивалась с ее натуральным светло-каштановым цветом. На ум Элизабет сразу пришел образ одной близкой подруги ее возраста – колесившей по свету из Калифорнии в Нью-Йорк, а оттуда в Европу, – которая тоже предпочитала не менять естественный цвет своих волос. И как бы забавно это ни прозвучало, но седина не старила Румер, а придавала ей вид эдакого мудрого ребенка.