Созопольские рассказы - [20]

Но на пляже ее не оказалось.

Незнакомка, освещенная низким солнцем, стояла на выступавшей в море скале в позе человека, готового броситься в воду. А там было очень глубоко. Я закричал — уж не помню, что — и тотчас же очутился возле нее. Она спокойно обернулась и с досадой взглянула на меня. Как видно, она поняла причину моего страха, и далекое подобие улыбки смягчило выражение ее лица.

— Извините, — пробормотал я, — бродят здесь разные…

— Вроде меня? — спросила она таким натянутым голосом, что мне в ту минуту показалось, будто этот вопрос был для нее вопросом жизни или смерти.

— Нет… Таких я вижу впервые… Вы не голодны? — Я тут же сгорел со стыда за нелепость своих слов и был готов броситься в море.

— Я не понимаю вас, — холодно сказала она. — Вы что, думаете, у меня нет денег, или же предлагаете мне поужинать вместе с вами?

Получилось страшно глупо, по-дурацки. А я ведь только хотел отвлечь ее от мыслей о глубине, но она не поняла меня. Не хвастаясь, скажу, что я умею разговаривать с женщинами, но в ту минуту я будто онемел, слова же, срывавшиеся у меня с языка, получались какими-то преднамеренными, звучали неуклюже, деревянно. Я отлично сознавал свое состояние и лихорадочно искал выхода, подозревая, что ее благосклонность зависела от того, как я буду себя вести. Но, должен вам сказать, я не раз замечал, что в излишней рассудочности мало толку.

— Видите ли, — сказал было я (ах, эти словечки-паразиты, как я их ненавижу!), но тут же, сам того не заметив, воскликнул: — До чего трудно разговаривать с вами!

Она растерялась и как-то совсем бесцеремонно — впрочем, нет, это не точное слово, — как-то изучающе стала всматриваться в мое лицо.

— Не может быть! — воскликнула она и отвернулась, пораженная чем-то.

Я смотрел на ее плечи, на быстро угасающий лимонный закат и не находил в себе сил ретироваться, хотя правила приличия требовали, чтобы я поступил именно таким образом. И не только они: чувство собственного достоинства. Впрочем я утешал себя тем, что сейчас речь идет не о поддержании своего престижа: мои поступки диктовались чувством, для которого обычные нормы — не закон.

— Будьте любезны… — услышал я голос незнакомки, посторонился, и мы молча вышли на шоссе. Пока мы все так же молчаливо приближались к стану, я ломал себе голову над тем, как бы поделикатнее… предложить ей на ужин жареного луфаря.

Нет, к уловкам прибегать нечего: она явно была из тех, кто по чуть уловимому жесту, по легкой гримасе, по внезапно потемневшим глазам понимает то, что нужно понять.

Я шел по левую руку от незнакомки, тропинка на тальян сворачивала влево, я ступил на нее, и женщина, не дожидаясь приглашения, свернула вместе со мной.

Рыбаки сидели у очага, и мой Васко действительно жарил луфарей. Гостья вежливо поздоровалась со стариками, и мы подсели к их кружку. Капитан тальяна — барба Менелай — что-то шепнул на ухо Васко, тот исчез во мраке, и никто не обратил на это внимания, ибо дед Добри — преинтереснейший девяностолетний старик, утверждавший, что умрет, стоит ему перестать работать, — с широкой улыбкой принялся объяснять «товарищу женщине», что такое тальян — «ловушка для рыбы, доченька».

Был он человек веселый, забавный и, пожалуй, немного легкомысленный для своих лет, но жил он, я бы сказал, талантливо, с легким сердцем и, по-видимому, понравился моей незнакомке — недаром она время от времени как-то освобожденно улыбалась. Вместе с тем дед Добри был довольно любопытным стариком. Не знаю, заметили ли вы, что люди из народа, заранее выказав доверие незнакомому человеку, сами того не замечая, принимаются выпытывать его, как бы желая окончательно увериться, что тот действительно хороший. Таким был и дед Добри.

— Смотрю я на тебя, ты что ни вечер по дюнам ходишь-бродишь, — промолвил он с самой широкой из своих улыбок. — Что ты там потеряла, доченька, позволь спросить?

Женщина чуть смутилась, но, так как старик ждал, откровенно сказала:

— Все, дедушка.

— А что же ты там ищешь, позволь спросить? — настаивал тот.

— Воспоминания.

Старик деликатно отвернулся и стал ворошить уголья в очаге. Хорошо, что в эту минуту из мрака выскочил Васко с оплетенной бутылью в руках. Барба Менелай, воспользовавшись его появлением, произнес:

— Ну-ка, накрывайте на стол.

Этот низкий круглый стол был особенный: в середине был вырезан круг, так что его можно было ставить над угольями очага, и сидящие за едой в то же время грелись. Изобрел этот стол дед Добри, который днем обычно не отдыхал и постоянно что-нибудь мастерил — низенькие табуретки на трех ножках и флюгера в виде резных петушков, липовые черпаки и кизиловые вертела или же тонкие изящные рамки с выжженными гвоздем узорами. В них он вставлял разные картинки, вырезанные из иллюстрированных журналов. Стан был украшен ими, как матросский кубрик.

Васко ловко установил знаменитый стол над очагом. Незнакомка окинула его любопытным взглядом, и ее напряженное лицо смягчилось.

— Милости просим, — сказал ей барба Менелай, — трапеза у нас скромная, рыбацкая, но будем благодарны морю. Сегодня оно было добрым к нам. — И он положил в тарелку гостьи чудесную рыбу.