Совсем другие истории - [59]

Но у Иавула были и преимущества, на которые так просто не начхать, и к состраданию, которое я всегда считал долгом ему выказывать, всегда примешивалась тайная зависть. Он жил в превосходном чистом стойле и жрал овес и ячмень каждый день. А эти кобылы! Вы не поймете суть вопроса, пока не увидите, с каким бесподобным высокомерием лошади относятся к ослам. На самом деле они к нам вообще никак не относятся: с их точки зрения, мы стоим внимания не больше, чем какие-нибудь мыши или тараканы. А кобылы вообще хуже всего — надменные, неприступные… настоящие гранд-дамы! Конечно, взгромоздиться на кобылу — мечта любого осла: это была бы отличная месть жеребцам с их большими игрушками. Но разве может осел соревноваться с конями на их территории? Однако у судьбы всегда припрятана еще одна карта в рукаве. Она даровала некоторым членам ослиного рода самые удивительные и замечательные привилегии. Ключ к этим привилегиям — мул. Что такое мул? Это положительная, прилежная и покладистая скотинка (к этим прилагательным на «п» можно добавить еще «пассивная», «постоянная» и «послушная», — ох, постараюсь держать в узде свою слабость к аллитерациям). Мул — король песчаных дорог, скользких склонов и речных бродов. Спокойный, непоколебимый, неутомимый, он…

А в чем, вы спросите, секрет всех этих добродетелей? Секрет в том, что он избавлен от смятения любви и мук продолжения рода. Мулы стерильны. Чтобы получить маленького мула, нужен папочка осел и мамочка кобыла. Вот почему некоторым ослам — и Иавулу в том числе — повезло стать отцами мулов (самое высокое сословие в нашем обществе) и мужьями кобыл.

Я не слишком озабочен по части секса, если у меня и есть какие-то амбиции, то они направлены в другую сторону. Однако должен признаться, что иногда по утрам при виде Иавула, утомленного и пьяного от наслаждения, плетущегося домой после своих рыцарских подвигов, я начинал сомневаться в справедливости мироздания. Жизнь меня никогда не баловала. Вечно избитый, в синяках, на спине вьюки тяжелее меня самого, живот набит колючками — какому, спрашивается, идиоту взбрело в голову, что ослы без ума от колючек? Они что, не могут хотя бы раз в жизни дать нам попробовать овса или клевера — просто, чтобы почувствовать разницу! — ведь, в конце концов, мы все равно идем на корм воронам, когда падаем от усталости на обочине дороги и ждем, чтобы милостивая смерть пришла и положила конец бессмысленным страданиям! Да-да, именно воронам: мы хорошо знаем, в чем разница между грифами и воронами в последний час. Видите ли, грифов интересует только падаль. Пока последний вздох не отлетел от ваших уст, о грифах можете не беспокоиться; каким-то образом они знают, как обстоят дела, и терпеливо ждут — на почтительном расстоянии.

Но вороны… Это просто черти — они являются, когда вы еще только наполовину мертвы, и едят вас заживо, начиная с глаз…

Я тут вам это все рассказываю, чтобы вы лучше поняли состояние моего духа в тот зимний день, когда я вместе с хозяином прибыл в Вифлеем — это такой маленький городок в Иудее.

Вся провинция стояла на ушах, потому что Император приказал произвести перепись населения и каждому ее жителю пришлось вместе с семьей отправиться туда, откуда он родом, чтобы там зарегистрироваться. Вифлеем — всего лишь большая деревня, притулившаяся на вершине холма. Его склоны покрыты маленькими садами, и каждый окружен стеной из уложенных насухо камней. По весне и в нормальные времена здесь, вероятно, совсем неплохо, но сейчас, в начале зимы и со всей этой суетой вокруг переписи, я, ей-богу, скучал по Джеле, нашей родной деревне.

Господину с женой и двумя детьми повезло найти пристанище на большом постоялом дворе, гудевшем от наплыва посетителей, словно улей. Сбоку от главного здания стояла какая-то развалюха, где, наверное, раньше хранили провизию. Между ними был узкий проход, ведущий в никуда, с дырявой крышей: просто охапки тростника, кое-как набросанные поверх поперечных балок. Под этим ненадежным кровом было несколько яслей для скотины, принадлежавшей постояльцам; мокрая земля была засыпана соломой. Вот туда-то меня и поставили, рядом с волом, только что выпряженным из телеги. Стесняться тут нечего, так что скажу: таких крупных и рогатых я всегда боялся. Готов допустить, в них нет и тени зла, но, к сожалению, у зятя моего хозяина был один такой, и мне довелось свести с ним знакомство. Во время пахоты зятья часто помогали друг другу в поле, и для этого запрягали нас вместе, хотя закон это недвусмысленно запрещает. На самом деле это очень мудрый закон: с моей точки зрения, мало что может сравниться с работой в такой вот команде. У вола от природы свой шаг — весьма неспешный — и свой ритм — весьма постоянный. Он тащит шеей. Осел — как и лошадь — тащит крупом. Он работает толчками, то налегая, то сдавая. Лучше заковать его в кандалы, чем запрягать вместе с волом: это отнимает у него все силы, которых, если уж говорить начистоту, и так немного.

Но той ночью о пахоте речь не шла. Сарай оккупировали путешественники, которых не пустили в гостиницу, и я сильно подозревал, что надолго нас в покое не оставят. И правда, вскоре в наше временное стойло проскользнули мужчина и женщина. Мужчина был немолод и смахивал на мастерового. Он громко скандалил, оповещая всех и каждого, что если уж он притащился в Вифлеем для переписи, то только потому, что его род — ни много ни мало двадцать семь поколений — восходит аж к царю Давиду, который сам изволил во время оно родиться тут, в Вифлееме. Народ смеялся ему в лицо. Возможно, к нему отнеслись бы лучше, заметь кто-нибудь, что его молоденькая жена смертельно устала и вдобавок сильно беременна. Набрав с пола соломы и обворовав нас на пару охапок сена из яслей, он соорудил между мной и волом нечто вроде ложа и уложил на него молодую женщину.